Оппозиционный активист Александр Шелковенков рассказал о своих взглядах на протест

Пока оппозиция занята подготовкой к новой массовой акции, пытаясь ухватиться за антикризисную повестку, «Йод» поговорил с нацболом Александром Шелковенковым, — одним из тех, кто регулярно проводит малозаметные «акции прямого действия» с перекрытием улиц, фаерами и стихийными баннерными шествиями. Молодой радикальный активист провел последнюю неделю в одной камере с Алексеем Навальным и рассказал про кратковременный «тюремный быт» с лидером либералов, о своих взглядах на протест и вербовке со стороны силовых органов.

Пока оппозиция занята подготовкой к новой массовой акции, пытаясь ухватиться за антикризисную повестку, «Йод» поговорил с нацболом Александром Шелковенковым, — одним из тех, кто регулярно проводит малозаметные «акции прямого действия» с перекрытием улиц, фаерами и стихийными баннерными шествиями. Молодой радикальный активист провел последнюю неделю в одной камере с Алексеем Навальным и рассказал про кратковременный «тюремный быт» с лидером либералов, о своих взглядах на протест и вербовке со стороны силовых органов.

Шелковенков говорил по телефону из машины — в Нижнем Новгороде арестовали координатора «платформы», нацбола Михаила Пулина. Александр отправился поддержать единомышленника на следующий день после собственного освобождения, отбыв 30 суток в спецприемнике № 2.

«Это была акция, посвященная конфликту на Украине и, собственно, акция солидарности с голодающей Надеждой Савченко. Она проходила на том самом островке на Лубянке, где раньше стоял Феликс. Как только мы развернули баннер, только начали кричать «свободу!», — тут же подъехал микроавтобус. Выбежали люди в гражданской одежде и начали задерживать активистов. Я побежал в сторону метро, потому что для меня это означало юридические проблемы: неоднократное участие в несанкционированных демонстрациях. Я успел добежать только до стеклянных дверей входа в вестибюль Лубянки, но прямо передо мной двери открылись не в ту сторону, на меня выскочил полицейский и заломил руки. Я попытался присесть на землю, но меня подхватили и в таком виде повели обратно на место проведения акции, метров триста-четыреста. Где-то на полпути расстегнулся рюкзак. Я почувствовал это и попросил полицейских остановиться, потому что вещи стали выпадать на землю, и, удивительным образом, они согласились.

Но тут из ниоткуда появился Окопный (Алексей Окопный, старший уполномоченный Центра по противодействию экстремизму Главного управления внутренних дел по Москве — Центра «Э» — ред.) и закричал: «О, это Шелковенков, несите его быстрее в автобус». Потом уже по фотографиям я понял, что задерживал меня тоже только один полицейский, а второй был «эшником» или фсбшником в гражданской одежде. Меня единственного засунули в автозак, остальных — в какой-то обычный микроавтобус, не служебный. Через пару минут вошел полицейский, кинул в меня ноутбуком, остальные вещи так и валялись на площади, я их больше не видел.

В принципе, на случай задержаний и арестов существует общая инструкция, как нужно себя вести, чтобы не подставиться. В самом ОВД ничего говорить не надо вообще, просто сидишь и повторяешь «51-я статья Конституции, 51-я статья Конституции» (Никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников — ред.). Обязательно нужно при этом узнать, какая статья правонарушения тебе вменяется, потому что если статьи «суточные», то говорить что-либо вообще бессмысленно, все равно закроют. В этот раз меня арестовали по двум статьям, 19.3 и 20.2 часть 8 — это неповиновение законным требованиям полиции и повторное нарушение на массовых акциях. Помимо ареста там предусматриваются штрафы, в зависимости от квалификации преступления, от тысячи до трехсот тысяч рублей.

Мне назначили 15 суток и 30 суток за две статьи, но протекали сроки одновременно и без штрафов. Своего юриста у меня нет, есть только правозащитница Анна Фролова, она помогла мне в суде, потому что телефон у меня изъяли, я вообще ни с кем не мог связаться. В спецприемнике, конечно, туго с информацией. 15 минут в день разрешают разговаривать по телефону, но после нам повезло, мы даже слушали «Эхо Москвы». Вопреки всеобщему мнению, в спецприемнике должно быть свое радио, по громкоговорителю. Но оно не работало, и нам разрешили «с воли» передать маленький радиоприемник.

Наша камера на пять человек была заполнена, как правило, полностью. В день, когда проходил суд над Навальным, нас повели на ужин, и одного человека перевели в другую камеру указом начальника, потому что приедет «сам Алексей Анатольевич», — работники между собой переговаривались. Его назначили целенаправленно в мою камеру, и об этом в спецприемнике знали уже в шесть часов, — суд тогда еще не был закончен, а под него уже освободили место. В камере постоянно люди кроме нас менялись, потому что обычно сажают на мелкий срок, — сутки, трое. Чаще всего это были люди, арестованные за вождение без прав.

Я к посадке не готовился, а Навальному на второй день привезли такую огромную спортивную сумку. Он сказал, что это жена заготовила на случай ареста, и что там есть абсолютно все, что нужно, можно два месяца только на ней жить. Встречи можно оформить, как встречи с твоим защитником, и тогда они могут проводиться какое угодно количество раз, — поэтому Навальный встречался чаще, чем другие. Он подкован, у него все были с такой бумагой. Я же так встречался только с Анной Фроловой и еще одним человеком.

Заняться особо нечем, помимо разговоров и прогулок раз в день, — в основном, все читают. Алексей Анатольевич за два дня прочитал «Братьев Карамазовых», — взял из тюремной библиотеки небольшой. Я тоже читал, но мне целый пакет передали с воли, штук двенадцать книг. Иногда менялись, но потом Навальному передали электронную книгу. Никто не знал, что так можно, а Алексей просто подошел к служащему и спросил. Тот сказал, что не знает, надо спросить у начальника. Спорили целый день и в итоге разрешили. То есть все равно все решается в личном общении, если в наглую пойти, может что-то и получится. К Навальному сотрудники вообще с уважением относились, его все всегда знают, или, по крайней мере, о нем слышали. Врач, например, когда первый раз зашел узнать, есть ли жалобы, у всех спросил, а потом подходит к работнику и шепотом: «А кто из них Навальный?» (смеется — ред.). Обычно медработник приходит раз в неделю, может дать простые лекарства, таблетки от головы, от расстройства желудка, что-то сложнее уже с воли нужно просить. Перечень запрещенных вещей и продуктов известен всем заранее, поэтому накладок здесь не бывает.

В основном, едят все одно и то же, меню «армейское». На завтрак в восемь часов, например, всегда каша, — либо перловка, либо пшенная. Естественно, для передачек на кухне есть холодильник для быстропротящихся продуктов, вроде сыра, масла, колбасы, овощей. Вот я, например, вегетарианец, и для меня все оказалось очень подходящим, так как мясо появлялось в меню редко, только если в с проверкой кто-то приехал. Камеры же проверяли на моей памяти только два раза, когда меня привезли, на утро следующего дня, и когда Навального, — приходил, спрашивал, все ли в порядке, как переночевали. Единственное, что обычные бумажные письма доходили с перебоями — то начальник запретил конкретно в нашу камеру их передавать, то наоборот, письма Марка Гальперина не выходили из спецприемника на волю. Со спортом там достаточно проблематично, зал есть, но он дорогой и им никто не пользуется. Проще отжиматься в самой камере, от пола, например, Навальный так и делал.

О том, что марш «Весна» согласовали только в Марьино, я услышал из первых уст, можно сказать (смеется, — ред.) от Навального, с которым просидел в одной камере пять суток. Честно говоря, вообще не вижу смысла в маршировании в загонах, это время ушло. Если нужна просто массовая картинка, то в Марьино её точно не будет. Все эти шествия и митинги уже показали, что Путину на них наплевать. Если власть впоследствии даже и инициирует какие-то законы, показательно, то через полгода также показательно их отменит, это тупиковая ветвь. Если власть и сменится, то точно не так, по-другому. Единственное — это работает в муниципальном масштабе: когда у нас в Митино был сход против строительства мечети, правительство Москвы проект отменило на следующий же день.

Я просто считаю, что акции «прямого действия» властей раздражают больше всего, это для них больная точка. Такие акции всегда заполняют информационную пустоту, срабатывают как катализатор. Это в любом случае оправдано, это демонстрирует всю порочность системы. Да, конечно, мы готовимся к каждой акции, заботимся о своей безопасности, но даже если бы я отсидел не 30 суток, а 45, допустим, — мне не было бы страшно. Я не понимаю, что должно было для меня сейчас измениться, я пытался привлечь внимание к тому, как в СИЗО реально погибает смелая и сильная девушка. У меня крепкое, состоявшееся мировоззрение, и когда я только шел в уличную политику, я понимал, что моя жизнь будет связана с постоянными угрозами, что дойдет и до преследований, и до подкидывания наркотиков когда-нибудь, я все это осознавал. Это было мое двадцатое, юбилейное задержание, и нет, мне не страшно.

У меня была возможность спросить у Навального об этих вещах, и о других, которые меня давно волновали, о поступках, которых я не понимал: например, зачем он легитимизировал мэрские выборы, зачем собирает какие-то подписи за инициативы, которые через официальные механизмы все равно никуда не пройдут. Навальный сказал, что участвует в «безнадежных» выборах, чтобы обличить и продемонстрировать все административные фильтры, а если там все-таки есть шанс победить — значит можно показать избирателям, что альтернатива действительно существует, как в случае с мэрскими, когда он набрал солидный процент голосов. Ну и к тому же, это возможность поддерживать волонтерскую работу, поддерживать активность своих сторонников, чтобы они не кисли, чтобы люди учились работать сообща. Он говорил спокойно, не надменно, и в общем, показался мне адекватным человеком, но по согласованию «Весны» в Марьино, к сожалению, каждый раз повторял всю ту официальную позицию, которую вещает Волков, прямо цитатами, слово в слово. Наверное, он действительно так и думает. А вообще он сказал, что поддерживает и наши акции прямого действия тоже, хотя свои акции мы всегда делаем отдельно, а либеральные марши воспринимаем только как площадку для собственной агитации. По этому не знаю, как либералы, а я не чувствую, что меня используют.

Я состою в «Национал-большевистской платформе». Это та организация, которая откололась от «Другой России» из-за разногласий по революции на Украине в начале 2014 года. Лимонов тогда очень сильно изменился, и больше всего меня в нем сейчас раздражает лицемерие, то, как он слепо повторяет все, что лжет телевизор. Он даже не может открыто признать «да, мы едем воевать на Донбасс, потому что хотим присоединить к России эти территории». Буквально, когда Майдан победил и Лимонов свихнулся, три отделения полностью и одно частично от его партии отделились, в сумме около ста человек. Сам Лимонов по нам ничего не заявлял, разве что Аверин, его пресс-секретарь, бросил что-то вроде «ну и … с ними». В России устойчивая диктатура, диктатура одного человека, который, по всей видимости, хочет править вечно. Только этим мотивируются все его поступки, — как можно дольше оставаться на своем посту и попасть в учебники истории. Только для этого он развязал войну на Украине, только для того, чтобы отвлечь и списать на неё все внутренние проблемы. У россиян не работает очень простая логическая цепочка, что все экономические потрясения сейчас вызваны только политикой Путина в Украине, у них в голове, к сожалению, «кровавые бандеровцы», «Обама-обезьяна» и прочее. Да, я тоже против внешней политики Штатов, но Украина — это не Штаты, Майдан был совершенно настоящим народным протестом против коррупции, олигархии. Я не вижу другого выхода сейчас для России, Путин тоже должен уйти, — это маловероятно, но это самое благоприятное.

В спецприемник ко мне приезжали лично Окопный и Леша «Улыбка» (скандально известный участник уличных акций, всегда в штатском, предположительно сотрудник ФСБ, — ред.), вывели на беседу, разговаривали со мной 40 минут, — это все, конечно, вообще незаконно.

Если это свидание, то оно должно длиться не больше получаса и добровольно. Мне же просто запрещали выйти. «Улыбка» как обычно сыпал угрозами, говорил, что сломает жизнь, что меня выгонят из института, — все классически. Среди радикальных активистов это случается достаточно часто, ко мне «Улыбка» подходил и после акции 30 декабря. Хотел со мной поговорить. Я ответил, что с фсбшной мразью ни о чем разговаривать не собираюсь. Он сказал «окей, тогда я подумаю».

Они никогда напрямую не просят стучать на соратников, «Улыбка» говорил, что ему «не нравится это слово, зачем же так грубо», предлагал информировать. Окопному же я сразу сказал, что с убийцами не общаюсь (некоторые нацболы обвиняют майора в убийстве оппозиционера Юрия Червочкина, который впал в кому после избиения 22 ноября 2007 года. 10 декабря Червочкин скончался, не приходя в сознание — ред.), на что Окопный вспылил и обещал подать на меня в суд. 

Таких случаев «вербовки» за последние полгода было как минимум четыре, все мои соратники. Трое из них после таких разговоров потеряли работу. Олег Еланчик, которому дали 15 суток, — со мной сидел, — на следующий день после освобождения приходит в свою контору, там сидит все тот же вездесущий Леша «Улыбка», — через сутки же Еланчика уволили. Это была оборонная компания, Олег работал там инженером-программистом. Есть случай и с человеком, работавшим в крупной нефтяной компании. Все всегда стандартно: вызывают на беседу к начальству, там сидит «Улыбка», и на следующий день начальство говорит «вы же понимаете, мы не можем вас больше держать». Поэтому я надеюсь, что еще учусь в МАДИ, на втором курсе. Подрабатываю в остальное время. Штрафы я не плачу намеренно, у меня по одним административкам накопилось уже 54 тысячи рублей, но это антиконституционные законы, я не собираюсь им следовать, они расходятся с европейской конвенцией по правам человека. В ЕСПЧ, кстати, я буду подавать жалобу по поводу этих 30-ти суток, чисто из принципа. Это слишком много… от жизни. У меня нет опыта в этом, но юридически мне обещали помочь и Марк Гальперин и другие правозащитники. Я совершенно точно знаю, что в мой институт уже звонили по мою душу. Оснований отчислить меня пока нет, но «Улыбка» пообещал, что мне попадутся нехорошие преподаватели. Это государственный институт, я сомневаюсь, что он сможет долго сопротивляться, если по мне начнут работать так же, как и по остальным. Мои родные знают обо всей моей деятельности, но никак не поддерживают, отстраняются. Мама считает, что я занимаюсь глупостями, папа просто индифферентен.

Первое, что спрашивают полицейские, когда задерживают, типа «между нами говоря», — это «сколько вам платят» и «почему ты не уедешь в ту же Украину, в Штаты, если тебе здесь так не нравится». А я не вижу в этом никакой логики, я в этой стране родился, это моя Родина. Я ненавижу государство, но отсюда уезжать никуда не собираюсь".

Источник: yodnews.ru