Российский художник-акционист Пётр Павленский устроил перфоманс в центре Москвы. На этот раз мужчина поджёг здание ФСБ на Лубянке. В ночь на 9 ноября Павленский приехал к центральному управлению Федеральной службы безопасности на Малой Лубянке с канистрой бензина. За несколько секунд он облил бензином деревянную дверь центрального подъезда и поджёг её.

Российский художник-акционист Пётр Павленский устроил перфоманс в центре Москвы. На этот раз мужчина поджёг здание ФСБ на Лубянке. В ночь на 9 ноября Павленский приехал к центральному управлению Федеральной службы безопасности на Малой Лубянке с канистрой бензина. За несколько секунд он облил бензином деревянную дверь центрального подъезда и поджёг её.

Почти сразу Павленский был задержан охранной здания и дежурившими рядом сотрудниками полиции. Возгорание удалось быстро ликвидировать.

Вместе с художником полицейские задержали и нескольких журналистов, снимавших акцию Павленского. Все они доставлены в ОВД по Мещанскому району.

Художник Павел Павленский известен своими неординарными выступлениями. Так, в ноябре 2013 года акционист прибил свою мошонку к брусчатке на Красной площади. А годом ранее он устроил одиночный пикет в поддержку панк-группы Pussy Riot: тогда Павленский зашил себе рот грубыми нитками и полтора часа простоял в таком виде напротив Казанского собора в Санкт-Петербурге.

Пётр Павленский: «Моя цель – побудить людей к действию»

Сегодня ночью художник, анархист и просто достойный человек Пётр Павленский поджёг двери здания ФСБ на Лубянке, заявив, что таким образом он «бросает перчатку в лицо Федеральной службы безопасности, которая методом непрерывного террора удерживает власть над 146 миллионами человек». С Петром мы познакомились два года назад, после того, как он прибил своё тело гвоздём к брусчатке на Красной площади — в знак протеста против полицейского произвола. Публикуем историю этого знакомства. Тогда она вышла в журнале Rolling Stone, но год назад была удалена с его сайта. 

«Как только начинаешь думать, что каждое твоё действие может привести к насилию со стороны власти – ты сам становишься этой властью. С тобой и делать больше ничего не надо – ты уже сам себе и полицейский, и цензор. Хуже этого быть не может. Я пытаюсь избавить общество от этих фобий, от массовой паранойи, проявления которой я вижу повсюду». Между допросом и обратным поездом в Санкт-Петербург у Павленского всего несколько часов, хотя на Ленинградский вокзал он мог и вовсе не вернуться. В Москву он приехал рано утром ради похода к следователю, который, как вариант, мог его и арестовать. «В итоге даже не взял подписку о невыезде, что меня приятно удивило, — говорит Пётр. – Отпустил под обязательство о явке на следующий допрос». Я интересуюсь деталями того, как всё прошло. «Следователь разговаривал со мной безучастно. Кажется, он сам не рад тому, каким бредом ему приходится заниматься. Обвинение предъявлено по статье «хулиганство»: якобы я возбудил ненависть или вражду в отношении социальной группы, но какой именно — в деле не говорится. Впрочем, мне всё равно. Когда я задумывал акцию, я понимал, что закончиться она может чем угодно».

Чуть позже Павленский, говоривший до этого так громко, что люди на улице оборачивались, будет сидеть в самом отдалённом углу кофейни на Чистых прудах и рассказывать, как прибивал половой орган к брусчатке Красной площади, почти шепотом, будто стесняясь реакции окружающих. С виду он производит впечатление типичного питерского интеллигента. Ещё больше он смутится, когда я поинтересуюсь его биографией. «Прям всё рассказывать?». И начнёт, почему-то, с родителей, словно я спросил его о влиянии семейных отношений на его творчество. «У меня с родителями никогда не было близкого контакта. Я был самостоятельным ребенком. Лет до семнадцати тусовался на улице, по выходным ходил в рейв-клуб «Мама», часто попадал во всякие неприятные истории, пока не понял, что оставаться во всем этом дальше нет смысла, нужно формировать себя. Мать тогда работала медсестрой, сейчас она на пенсии, к моим увлечениям она всегда относилась нейтрально, на темы моих акций мы не общаемся вообще. А вот отец повлиял на то, чем я занимаюсь, напрямую. Он был обычным советским гражданином, со всеми вытекающими: никуда не лез, не высовывался, по максимуму хотел сохранить комфортные отношения с государством. Работал старшим научным сотрудником НИИ, а когда началась перестройка — воспринял её как данность. Главным для него было нахождение в состоянии покоя, в безопасных условиях, он ни в чём не хотел преодолевать себя. В итоге это привело к тому, что он стал алкоголиком и в 49 лет умер, подавившись куском сырого мяса. Я ему за это благодарен, на самом деле. Можно сказать, что он пожертвовал собой ради того, чтобы показать мне, как жить нельзя. Для меня он – воплощение человеческой слабости. Я часто думаю о том, как поступил бы он, и делаю ровно наоборот. Все мои акции – это преодоление себя и страха перед системой».

Благодаря последней акции Павленский настолько привлёк к себе внимание, что в течение нескольких дней после неё стал рекордсменом по запросам в «Яндексе». А на слово «художник» строка поиска и вовсе выводила только его: «художник прибил», «художник на Красной площади», «художник Павленский яйца», и так далее. Я интересуюсь у Петра рисовал ли он когда-нибудь. «В 19 лет я принял решение пойти в художественную академию – как раз потому, что ничего в жизни делать не умел, кроме как рисовать. Дальше сменил шесть разных образовательных институтов. Сейчас с полной уверенностью могу сказать, что художник должен идти туда только за тем, чтобы понять, как эти институты работают и преодолеть их. Те же художественные академии — это конвейер по превращению творца в обслуживающий персонал государства, а если мы говорим об институтах современного искусства – то в обслуживающий персонал фондов, выбивателя грантов, и так далее. В итоге я, кстати, ни одно учреждение не окончил. А сейчас вообще не рисую. У этой формы очень ограниченная аудитория и абсолютно герметичное сообщество. Мне не хватает в ней пространства. Я не могу этим языком произвести действительно громкое высказывание».

Сейчас Павленскому 29 лет, у него уже двое детей от любимой девушки Оксаны, главного редактора журнала «Политическая пропаганда». «Мы знакомы много лет и являемся соратниками во всем. Для меня не может быть отношений, в которых работа – отдельно, увлечения – отдельно, койка – отдельно, и так далее. Если люди вместе – они и делают все вместе». При этом Пётр на матери своих детей принципиально не женится. «Я против брака, — заявляет он. – Это бюрократический институт, никак не связанный с любовью». А потом выдвигает почти философскую доктрину: «Весь этот крик представителей ЛГБТ-сообщества – «разрешите однополые браки!» — большая их глупость. Получается, что с одной стороны они выступают за полное избавление общества от стереотипов, а с другой хотят быть частью той же патриархальной структуры, пользоваться одним из самых патриархальных институтов. Как это?» 

Я вглядываюсь в его лицо, которое из-за впалых щёк кажется болезненным, и пытаюсь найти на нём следы от первой акции, сделавшей его имя известным. 23 июля Павленский зашил себе рот толстой капроновой нитью (предварительно в домашних условиях проколов пять дырок над верхней и под нижней губами) и вышел к Казанскому собору с плакатом «Выступление Pussy Riot было переигрыванием знаменитой акции Иисуса Христа», намекая на евангельский сюжет с изгнанием торговцев из храма. Таким образом он поддержал феминисток, суд над которыми в эти же дни проходил в Москве. Свою акцию он назвал «Шов», однако рубцов на лице Петра не осталось. «Быстро всё зажило?» — интересуюсь я. «Как на собаке. Мылом лицо помыл – и всё. На следующий день было какое-то раздражение, а на второй уже прошло». На ещё один ожидаемый вопрос – «больно было?» — Павленский отвечает философски: «Это не важно. В своих акциях я не придаю боли никакого смыслового значения и не заостряю на ней внимание. Смысл не в том, чтобы причинить себе боль. Вообще по жизни я отношусь к ней, как к фобии, которую необходимо преодолеть — как любой другой страх. Чувство боли – оно ведь от головы идет. Эту фобию постоянно поддерживают СМИ, медицина, которая всё время пугает болью, кинематограф. Вы ведь спрашиваете меня «больно ли мне?» исходя из своего собственного страха? Тогда считайте, что боли вообще не существует». 

В тот же день, когда Павленский вышел к собору, с ним произошел случай, который в дальнейшем, быть может, не позволит ему оказаться на принудительном лечении в психиатрической больнице. Ведь даже министр культуры РФ Мединский во время открытия музея Фаберже в Санкт-Петербурга на вопрос об акции Петра на Красной площади гневно ответил: «Идите в музей истории медицины и психиатрии — там спрашивайте про Павленского!». Такие сигналы от власти ничем хорошим обычно не заканчиваются. «Во время акции «Шов» меня задержали полицейские и повезли в 4-ю городскую больницу на психиатрическое обследование, — рассказывает Пётр. — Им было надо, чтобы меня признали невменяемым, потому что законов-то я никаких не нарушил, одиночный пикет не надо ни с кем согласовывать, а наказать всё равно хотелось. Но мне попалась честный психиатр, женщина средних лет, которая не дала свести всё к какой-то патологии и которую по нынешним временам можно назвать героиней. Ситуация в целом была комичной: у меня зашит рот, а она мне задает вопросы. «Ты за ЛГБТ это сделал?». Я мотаю головой – нет, мол. «За Pussy Riot?». Я киваю. После этого она вышла в приёмный покой, где толпились «мусора», и неожиданно устроила им разнос, почти орала на них. В итоге меня отпустили — с бумажкой, что я совершенно здоров. Это важный момент. Во-первых, после него мои дальнейшие высказывания уже невозможно будет дискредитировать – например, сказать, что я просто сумасшедший. Во-вторых, это облегчает мне прохождение дальнейших экспертиз. Во время акции «Туша» в мае этого года меня тоже задержали и повезли к психиатру. Он долго спрашивал, не бывает ли у меня депрессии, не мучают ли меня навязчивые сновидения, не слышу ли я голоса… После чего посмотрел на результаты первой экспертизы, и, вздохнув, отпустил». 

«Туша» — это когда друзья Павленского принесли и положили его, обнажённого и завёрнутого в несколько слоев колючей проволоки, ко входу в здание Законодательного собрания Санкт-Петербурга, где заседает одиозный депутат Милонов. Пётр пролежал неподвижно в этом мотке почти час – пока полицейские ломали проволоку специальным инструментом. Своей акцией он выступил против репрессивных законов – в частности, об оскорблении чувств верующих, НКО и о пропаганде гомосексуализма. «Это законы не против криминала, а против людей, — заявил тогда Павленский. — Они, как колючая проволока, удерживают нас всех в заключении». Его гражданская жена Оксана отметила, что метафора акции была сразу же воплощена в реальности: «Как только проволоку разрезали и извлекли из неё художника, в него впилась другая — в виде сотрудников полиции, скорой помощи и многочисленных оперативников». Пётр просидел тогда в отделении почти сутки, после чего его попытались привлечь по административной статье «мелкое хулиганство», но вслед за честным психиатром Павленскому непостижимым образом попалась и честная судья, не увидевшая действий, тянущих на такое правонарушение. «Их там и нет, — говорит акционист. – В законе — ни одной строчки о том, что молча лежащего голого человека, обмотанного проволокой и не причиняющего никому вреда, можно считать хулиганом».

Но, похоже, что в третий Павленскому не повезёт: инкриминируемая ему статья 213 часть 1 уже уголовная, «хулиганство, совершенное по мотивам политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти, либо по мотивам ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы». Максимальный её порог – пять лет лишения свободы. С учётом того, в какой праздник Павленский «зафиксировал» себя на главной площади Москвы, не сложно предположить, ненависть к кому может появиться в деле. 

Утром 10 ноября, в день российской полиции, Пётр купил на строительном рынке пачку гвоздей 6 на 200 миллиметров, взял кувалду, положил её в рюкзак и приехал к Мавзолею. Сев на брусчатку, приспустил штаны, оттянул кожу мошонки, положил её на камень, достал гвоздь и одним ударом пробил дырку. Затем положил продырявленный кусок кожи между двумя булыжниками и вбил гвоздь уже глубоко, в расщелину. После чего разделся полностью, отбросил вещи в сторону и остался сидеть голый. Акцию он назвал «Фиксация» — ей он выразил протест против полицейского произвола. «На всё у меня ушло меньше минуты, так что я успел до того момента, как ко мне придрался первый полицейский. Он подошёл со спины, говорит: «Уважаемый, встаём». Я продолжаю неподвижно сидеть. Кстати, важный момент, во время акций я никак не реагирую на власть и окружающих. Потом он зашёл спереди, увидел всё хозяйство… Дальше началось то, ради чего всё это и затевалось. Полицейский совершенно не понимает, что ему предпринять. Зовёт на помощь. Через десять минут собирается целый конгресс «мусоров». Им надо срочно разрешить ситуацию, а они не знают как. Кто-то советуется по рации с начальством, кто-то пытается переложить ответственность на младших по званию. «Забирайте его» — «Он же прибит!» — «Ничего не знаю!» — «Мы не можем!». Потом кто-то приказал накрыть меня тряпкой — чтобы я не отсвечивал. Полчаса всё это продолжалось,. Когда власть оказывается в тупике, она начинает не разрушать твоё действие, а наоборот — работать на него, насыщать с точки зрения смысла. В данном случае, находясь на своей территории и превосходя меня силой, полицейские из страшных палачей режима за секунды превратились в совершенно бессмысленные элементы какой-то абсурдистской картины. Сидит голый человек, никого не трогает, молча, вокруг него устраивает пляски чуть ли всё местное ОВД, а сделать ничего не может… В итоге приехала скорая. Врачи, конечно, значительно спокойнее ко мне отнеслись. Один из них расшатал гвоздь, вытащил из брусчатки, потом меня отвезли в больницу, обработали рану, сделали укол от столбняка. Предлагали даже госпитализацию, но я отказался». Я спрашиваю у Петра, есть ли у него конечная цель. «Побудить людей к действию, — говорит он. – Чтобы каждый человек считал своим долгом противостоять тоталитарному режиму. Хотя, по сути, эта цель промежуточная, конечная — победить все репрессивные институты государства». «Ты анархист?». «Безусловно».

Акция «Свобода» в поддержку киевского Майдана, февраль 2014 года, Санкт-Петербург. За поджигание покрышек в центре города Павленскому грозит три года колонии по статье «Вандализм». Суд по этому делу ещё идёт.  

Павленский смотрит на часы — на сборы ему остается ровно десять минут. Напоследок я спрашиваю у него, когда он чувствовал себя в жизни наиболее комфортно. «В момент осуществления каждой акции, — не задумываясь отвечает он. — Отступают все фобии, ты ощущаешь полную свободу. В эту минуту ты оказываешься сильнее огромной государственной машины. С тобой ничего невозможно сделать».

Источник: varlamov.moslenta.ru
juliawinston.eu