Это не репрессии, а какое-то невежество

Как уже многие знают, наша организация, Центр ГРАНИ, принудительно внесена Минюстом в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента, — по результатам проверки, проведённой управлением Минюста по Пермскому краю.

Как уже многие знают, наша организация, Центр ГРАНИ, принудительно внесена Минюстом в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента, — по результатам проверки, проведённой управлением Минюста по Пермскому краю.

Основная позиция Центра ГРАНИ нами уже изложена: выводы проверки несостоятельны, содержание претензий нелепо, иностранных денег в организации нет. Внесены мы в реестр ошибочно, с нарушением процедур административного регламента, по неряшливо собранным и неверным основаниям, что мы, несомненно, будем доказывать в судах. 

Однако этот конкретный случай и характер сделанных Минюстом выводов в 56-страничном (!) тексте требуют более пристального рассмотрения с точки зрения общественного интереса, помимо судьбы конкретной организации. И, на мой взгляд, многие обстоятельства и толкования могут стать прецедентно важными или выявляют действительно серьёзные проблемы. Потому прошу прощения за длинный текст.

Как минимум, встало несколько важных вопросов: 

— Окончательны ли решения суда?
— Уместны ли в акте о нарушениях философические размышления и иное контентное творчество непрофессионалов, пусть и работающих в контрольном органе?
— Есть ли у работника организации право на персональную общественную позицию?
— Может ли в принципе реализовываться государственная политика, или она может только формироваться и изменяться?
— И наконец, есть хоть какие-то границы у политической деятельности, или она полностью поглотила все виды взаимодействия гражданина или объединения граждан с государственными органами?

Начнём с судов. 

Деятельность Центра ГРАНИ по совпадающему предмету в совпадающий период прошла судебную проверку в 2013 году. Два судебных процесса, четыре решения: нет оснований для признания иностранными агентами.

А теперь туш! Акт нашей проверки вообще не содержит упоминаний о судебных решениях, зато заново приводит в качестве обоснований те самые мероприятия, проекты, деньги и тексты, которые уже были рассмотрены судом. 

И вот я в недоумении. Это такой особый темперамент правоприменителя, воюющего с косностью судов? Это юридическая неряшливость при сборе материалов при проверке? А может, это какая-то особая новая тенденция органов контроля? И не говорите, что это имеет отношение только к НКО. Контроль — он и в Африке контроль.

Теперь о философических размышлениях. 

Вот я недоумеваю по поводу конструкции нашего акта по результатам проверки. О да, у нас особый текст акта! Мало того что самый объёмный в России по поводу НКО — гипотетических иноагентов, но ещё и самый «о ненарушениях». Сообщаю: форма акта проверки общая — как для НКО, так и для ООО, а также и для разных ведомств, проводящих контроль. В ней описываются нарушения — с конкретными характеристиками нарушений. А у нас не акт, а песнь песней.

Сначала описание мероприятий с большими отрывками из текстов и с очень редкими и странными подчеркиваниями каких-то словосочетаний, типа «консультационная поддержка» или «кандидат политических наук», а потом вольное эссе по поводу того, как, по мнению проверяющих, мы ведём политическую деятельность. Без каких либо связей — логических, причинно-следственных и т. д.

Почему бы им не написать, в каком именно мероприятии и каким именно образом мы воздействуем на изменение какой именно государственной политики какого именно государственного органа? Но нет ведь, пишут: «продвигают выгодные позиции» в публичных мероприятиях, коллегиях, советах. И прямо аж интересно, ну где, например, прямая цитата про позицию, да ещё и с обоснованием, кому выгодно? Может, мы чего скрывали? Так ведь нет, предъявляли тексты презентаций на выступлениях по первому требованию проверяющих. То ли не нашли в них ничего, то ли не сочли нужным вообще чего-то характеризовать. Акт — сплошная недоказанная уверенность, что и так всё ясно. 

И вот от этого меня просто трясти начинает как исследователя, налогоплательщика и специалиста по государственному и муниципальному управлению. 

Во-первых, контроль — это специализированная деятельность, весьма далёкая от опоры на обыденное представление, основанное на народных традициях. 

Во-вторых, контрольные действия предполагают, что контроль — это сравнение критериев (параметров) деятельности с нормой либо на основании соответствия нормативно-правовым актам, либо на основании контрольных и лабораторных измерений, либо с применением экспертных заключений и методик.

Экспертных заключений в списке рассмотренных материалов акта проверки нет. Упоминание о привлекаемых экспертах в шапке акта отсутствует. Методики, которые используются Минюстом и о которых мне известно — типа антикоррупционной экспертизы или методики анализа текстов на экстремизм (2011 года, дополненная в 2013 году), — к нашей теме не имеют отношения. Но, замечу, они как раз содержат описание диагностического комплекса признаков, установление которых и составляет конкретную экспертную задачу и является основанием для выводов (жаль, что не к нашему случаю). 

Тогда у меня вопрос: на основании каких именно признаков и с помощью каких именно имеющихся у них компетенций три юриста (ничего личного — только профессиональное!) лихо орудуют интент-анализом и предлагают свои умозаключения? Государственный контроль слишком дорогая штука, чтобы позволять тратить бюджетные деньги на самореализацию в виде свободного непрофессионального диагностического творчества о том, что Центр ГРАНИ «в процессе своей деятельности создаёт социальные группы, способные высказывать собственное «я», требовать удовлетворения его претензий, фактически — потенциально конфликтные».

И наконец, где в акте, например, описание комплекса имеющихся норм, формирующего, к примеру, государственную политику по привлечению граждан и их объединений к деятельности органов власти в социальной сфере (хотя бы в рамках реализации майских указов Президента №№ 597, 599, 601,) и сравнение с этим комплексом деятельности проверяемой организации, чтобы доказать наше воздействие на государственную политику и её предлагаемую коррекцию?

Улавливаете, коллеги налогоплательщики, мою мысль о безвозвратно и зря потраченных на некачественный контроль бюджетных средствах? 

Приступаем к правам работников и даже руководителей организации на персональную позицию, мнения и действия. 

Вот в акте проверки описывается выступление Константина Сулимова на «Эхе Перми», и прямо в акте проверки написано, что он там именуется политологом, кандидатом политических наук, экспертом Центра ГРАНИ. Можно ли понять, почему при такой многофункциональности проверяющие считают его выступление деятельностью Центра ГРАНИ? Сулимова можно цитировать как доцента университета, как эксперта, как интересного и умного мужчину, наконец. И как сотрудника Центра, — если это на публичных мероприятиях, организованных Центром ГРАНИ. Откуда вообще возникла презумпция, кстати, противоречащая постановлению Конституционного суда относительно НКО — иностранных агентов, что публичное персональное выступление человека, работающего в Центре ГРАНИ, есть мнение и деятельность Центра ГРАНИ? 

Константин Сулимов, кстати, говорит, что это не так, и иное нужно специально доказывать, что не было сделано в нашей проверке. Улавливаете мою мысль, проверенные и проверяемые? В нашем случае не мы должны что-то доказывать, а проверяющий орган должен установить чёткую связь между действиями сотрудника и деятельностью организации. 

На мой взгляд, проявилось несколько очень важных ограничений. Государственные служащие могут зачастую опираться только на свой опыт, а он у них очень особенный. Они реально существуют в «театре теней», где человек в одной «роли», его публичность ограничена и формируется только и исключительно его служебной функцией. Это настолько распространено, что редкие исключения типа нашего Олега Чиркунова или нынешнего московского Сергея Капкова сразу привлекают внимание. 

Кроме того, есть ещё ограничение, вызванное обыденным представлением: они там, общественники, одним миром мазаны. Очень трудно объяснить, что, например, в команде Центра ГРАНИ кого только нет: и секулярные гуманисты, и воцерковлённые православные, и татарские лайт-националисты, и сторонники ассимиляции вокруг общих ценностей, и снобы, и куртуазные маньеристы, и вполне левые носители милосердных практик «хиппи». Разнообразие преставлений и самопрезентаций не запрещается, а общественного темперамента и профессиональных компетенций у многих выше крыши, своих собственных мировоззренческих проектов хватает. 

Работники общественных организаций не являются «рабами лампы». Общественник помимо работы «с огоньком» в НКО и во внерабочее, так сказать, время может быть дополнительно активным по этому или иному поводу. Я имею право вступать в коалиции, группы, советы и подписывать что-то в персональном качестве. Ведь, увидев подпись председателя ТСЖ в обращении по поводу спасения библиотеки ИНИОН, никому не придёт в голову считать, что он выступает на основании собрания членов ТСЖ! Моя личная и экспертная позиция может серьёзно отличаться и быть много радикальней, чем позиция аналитического экспертного центра, каковым является Центр ГРАНИ.

Да ещё и журналисты, по российской привычке, спрашивая о чём угодно меня или кого-то из наших сотрудников как персональных экспертов или просто медийных людей, маркируют в своих публикациях нас экспертами Центра ГРАНИ. Потому что так принято. Ну, не прижились в России партикулярные (частные) опознавательные знаки персоны. Спрашивали, если я верно помню, как-то у Алексея Чернова про смену часового пояса и писали, что комментарий даёт руководитель инвестиционной группы. Ведь все в этом случае понимают, что нет у инвестиционной группы корпоративного мнения о географическом времени. (Извините, люди инвестиционные, если оно таки вдруг есть!)

Ну а теперь короткое недоумение по поводу тающей государственной политики. 

Верите ли, но законом к политической деятельности относится воздействие на государственный орган с целью изменения государственной политики. То есть предполагается, что могут быть и иные воздействия и взаимодействия, — не направленные на изменение госполитики. И уж, казалось бы, если орган государственной власти в здравом, так сказать, рассудке, в рамках своей компетенции и в чётко оговорённых процедурах проводит обязательные консультации и приглашает к участию в конкретных действиях какие-то негосударственные организации, то ситуация простая — орган реализует (проводит) государственную политику, а приглашённые НКО содействуют реализации в прямо предписанных формах. 

Минюст думает иначе. Неважно, кто инициатор, неважно, описано ли это в нормативных актах, неважно, является ли такое взаимодействие вообще основным содержанием государственной политики (как политика государственной поддержки НКО), — общественная организация политику изменяет! 

Венцом абсурда является отнесение к политической деятельности научно-исследовательских работ, выполненных по заказу органов власти в соответствии с техническим заданием и оплаченных бюджетными средствами в рамках так называемых закупок в государственной контрактной системе. В этом смысле у нас на руках не акт, а пособие по чистой диалектике («Нельзя дважды войти в одну реку», или иной «Ахиллес и черепаха»).

Госполитика, по авторам текста акта, — это не процесс и институт, а что-то типа пёрышка или снежинки. Дунул в его сторону — и он трепещет, взлетает и тает. Вся эта причудливость совсем не смешна, поскольку проявляет железобетонную уверенность людей, работающих в органе, следящем за законностью, что государственная политика в современных условиях реализуется стерильно капсулированым органом государственной власти самостоятельно, как закрытой системой. Сохранение устойчивости государственной политики, соответственно, — это удаление любого взаимодействия с негосударственным субъектом. 

Словом, приехали. 

Далее еще чудесатее. Сотрудники органа юстиции не видят разницы между государственной политикой и органами местного самоуправления. Дело в том, что «закон об иноагентах» определяет политическую деятельность как воздействие на государственные органы с целью изменения государственной политики, а органы местного самоуправления по Конституции и закону №131в систему госорганов не входят и к госполитике отношения не имеют.

Я уже привыкла, что сосед по подъезду считает, что за уборку мусора отвечает президент, поскольку власть для него едина. Но органу юстиции-то разница, я полагала, известна. Тогда им безразлично должно быть, что я делаю в рабочей группе по изменению Устава г. Перми и к кому я обращаюсь в этом качестве, зачем Центр ГРАНИ проводит мониторинг качества муниципальных услуг, а также говорит об общественном контроле на местном уровне. Но в нашем акте 90% описанных проверяющими мероприятий и даже текстов — про местное самоуправление, участие на местном уровне, работу в местных сообществах. И я не вполне понимаю, куда делась юридическая техника в данном случае.

Ну, и самое сладкое. А вы знаете, что у нас в акте сказано, что политическая деятельность — это любое активное взаимодействие с органом власти? Это надо специально как-то обдумать. Я даже боюсь делать какие-то предположения, что именно не входит в активное взаимодействие. Но давайте рассмотрим предложенную конструкцию на примере общественного участия в принятии решений и деятельности органов власти. 

Общественное участие всегда традиционно отличали от политического участия, вынося за рамки профессиональной политики. В настоящий момент нормативно вменённое обеспечение множащихся форм общественного участия является обязательной частью деятельности органов власти. Для скептиков поясняю — я сейчас не про практику, а именно про закреплённые нормы. 

Все эти независимые оценки, общественные советы, гражданский контроль, экспертиза, Российская общественная инициатива, слушанья и нулевые чтения проектов актов и т. д. То есть их обеспечение и развитие, их существование является соответственно государственной политикой: как специальной — развитие открытости всех органов власти, так и внутри исполнения ведомством своих положений, программ и полномочий. Взаимодействие является содержанием этой государственной политики. Отсутствие взаимодействия, противодействие ему — это неисполнение политики, читай — её изменение. 

Возникает вопрос: как именно вся деятельность по освоению форм общественного участия в прямо предписанных законодательством случаях, поводах и формах стала воздействием для изменения политики? Как же её, эту политику, можно иначе проводить: те, с кем орган власти обязан взаимодействовать, должны соглашаться, что это правильно, но в контакт с госорганом, не дай бог, не вступать? Или орган власти должен и это общественное участие делать сам с собой? Есть в этом что-то нездоровое, полагаю. И главное, никак не соответствующее закону. 

Таким образом, кода: негодная, но очень старательная работа сделана в ходе проверки, которая при этом проявила общественную неполезность контроля или неготовность к продуктивному контролю в отсутствии внятных однозначных критериев и прозрачной методики анализа, приводящей к выводам. Работа, основанная на бытовых стереотипах, не учитывающая существующего состояния нормативных требований к участию НКО в деятельности государственных органов и даже с некоторым гусарством — размахнись плечо! — в части включения в политическую деятельность всего, что под руку попалось, в том числе научно-исследовательских работ и общественного участия. 

Как руководитель организации, которая может исчезнуть в результате выводов, сделанных столь экзотическим образом, я не склонна шутить по этому поводу, но в, так сказать, персональном качестве какое-то количество иронии, сидя над 56 страницами отчета о проверке, я допустить в состоянии. 

Как превратить, фигурально выражаясь, описание «экспертного вальса», в изображение политического марша? Правильно, надо к этому трёхчетвертному «раз-два-три» добавить четвертую четверть. И вот в нашем акте проверки эти дополнительные «четверти» торчат в разных местах в виде ракурсов, додумывания, толкований, а иногда умолчаний. 

Вот почему мы повторяем: происходящее с Центром ГРАНИ ни с какого бока не похоже на честную игру. Реализуемая конструкция «НКО — иностранных агентов» не только общественно неполезна. Она такова, что ответственная общественная организация не имеет возможности и не в состоянии применить к себе непрозрачные требования и понять постоянно передвигаемые границы «политической деятельности».

А контроль организаций, как показывает акт нашей проверки, делает пространство здравого смысла в этой сфере полным фантомом, одновременно проявляя неготовность сотрудников и органов контроля к продуктивному, результативному контролю «по правилам». Всё какая-то художественная самодеятельность. Даже неловко. Мне, в персональном качестве. 

Источник: newsco.ru