Евгений Витишко: держать удар

Мы встречаемся рано утром в светлой мансарде небольшого здания в центре Краснодара – здесь располагается штаб-квартира «Экологической вахты по Северному Кавказу». Накануне вечером Витишко привезли сюда друзья и соратники, забрав его из колонии-поселения в Тамбовской области, где тот провел год и восемь месяцев. Через несколько часов Витишко уедет в Туапсе: там по определению суда он должен находиться до зимы 2017 года, желательно никуда не выезжая, чтобы не нарваться на новые неприятности с законом. Или на новый срок.

Мы встречаемся рано утром в светлой мансарде небольшого здания в центре Краснодара – здесь располагается штаб-квартира «Экологической вахты по Северному Кавказу». Накануне вечером Витишко привезли сюда друзья и соратники, забрав его из колонии-поселения в Тамбовской области, где тот провел год и восемь месяцев. Через несколько часов Витишко уедет в Туапсе: там по определению суда он должен находиться до зимы 2017 года, желательно никуда не выезжая, чтобы не нарваться на новые неприятности с законом. Или на новый срок.

Витишко говорит, что ощущения у него пока странные: вроде бы надо спуститься вниз, в ближайший ларек за сигаретами, но это кажется необычным после почти двух лет заключения – оказаться на улице, без надзора, одному.

Курить он начал в колонии. Это, пожалуй, единственный компромисс с самим собой, за весь отбытый за колючей проволокой срок. Евгений говорит, что в остальном он ни от чего не отступился — ни от взглядов, ни от принципов, ни от первоначальных планов.

— В день решающего судебного заседания, 22 декабря, у меня было такое отчетливое чувство, что меня не выпустят, что сидеть придется до окончания срока. Я даже отказался от нахождения в зале суда. И сейчас никакой эйфории у меня нет. Я просто чувствую себя на большом подъеме — в окружении своих друзей. Рад, конечно.

Теперь по предписанию суда я обязан жить в Туапсе до 18 февраля 2017 года. Что будет дальше, даже в ближайшем будущем, — я пока не знаю. У меня есть внутреннее ощущение, что это не конец, не исключаю возможности нового уголовного дела. Если раньше при моем условном сроке я должен был уведомлять УФСИН, что куда-то уезжаю, то теперь формулировки изменились — мне надо согласовывать свое передвижение за пределами города Туапсе. Как будет выглядеть на практике такое согласование, я пока не знаю. Кроме того, каждый месяц я должен отмечаться в уголовно-исправительной инспекции.

— Если бы вернуть время на четыре года назад, снова оказаться в ноябре 2011-го, — вы бы пошли к «даче Ткачева», с визита к которой и началось ваше уголовное дело?

— Думаю, да. Не было бы пресловутого забора с надписями у той самой дачи, против меня запросто сфабриковали какое-нибудь другое уголовное дело. Я тогда баллотировался от партии «Яблоко» в Государственную думу. Позднее, в 2012-м – в Законодательное собрание Краснодарского края, потом на пост главы Крымского района, в 2013-м – на должность мэра Туапсе. Меня надо было убрать с политической сцены – дача с забором стала самым простым способом.

До конца осознавая это, я считаю, что мы все делали правильно: с точки зрения уголовного законодательства, Конституции РФ мы ничего не нарушали. Это была абсолютно простая акция, выявляющая коррупцию чиновников. Уголовные деяния, инкриминируемые мне и Сурену Газаряну, были притянуты за уши. То, что сделали со мной по следам дачной истории, — это назидательная порка. И тогда, и сейчас я себя не жалею, ни в чем не раскаиваюсь.

— Но Александр Ткачев стал министром, а вам на несколько лет испортили жизнь. Ну и дача — как стояла, так и стоит.

— Я уже давно объяснил, что к действиям Ткачева отношусь, как к большому злу, которое растекается не только в масштабах Краснодарского края, но и по всей России. Посмотрите, чем он сейчас занимается в министерском кресле.

Если люди считают, что тонны продукции можно уничтожать в стране, где половина населения не может себе позволить купить такие продукты даже по праздникам,— это их политические игры, а не становление российской экономики. То есть они не могут накормить Россию своими силами, ресурсами, они оторваны от реальных бед и чаяний народа и устраивают показательное уничтожение сыра. Большинство людей в отличие от чиновников живет в реальной ситуации — народ чувствует, что уровень жизни, доходов очень сильно уменьшился. Покупательная способность упала ниже плинтуса. Как бы нам ни объясняли по телевизору, что все хорошо, человека с голодным желудком идеологией не обманешь, голод ею не заглушишь.

Я уже давно объяснил, что к действиям Ткачева отношусь, как к большому злу, которое растекается не только в масштабах Краснодарского края, но и по всей России. Посмотрите, чем он сейчас занимается в министерском кресле»

— На что вы рассчитывали у пресловутой дачи?

— Мы шли к этому последовательно в рамках нашей кампании, которая доказывала коррупцию чиновников высшего эшелона власти. Цель была — показать, что в крае есть сила, которая может противостоять произволу.

Моя первоочередная задача сейчас — добиваться справедливого судебного решения. Я буду подавать на реабилитацию. Лично я ничего не писал на том самом заборе. Надписи были, их видели все, но я к ним не имел прямого отношения — это подтверждено было, кстати, и во время судебного заседания. Нас там было тогда около 10 человек, осудили только меня и Газаряна. Мы с Суриком были публичными личностями, поэтому взялись именно за нас.

— Многие и сейчас ломают копья: кто оказался прав — уехавший в Европу Газарян или вы, очутившийся в итоге в колонии?

— Я себя считаю патриотом своей страны. Я делаю все последовательно и до конца, мне неинтересно ставить себя против закона, против Конституции. Я буду их отстаивать.

— Даже если страна, умело оперируя законами, бьет вас наотмашь и прячет за решетку?

— Мы не выбираем родину. Я родился здесь, люблю свою страну и не хочу убегать из нее. Так что из России я никуда не уеду, пусть не надеятся.

Я очень жалею, что мои друзья — Сурен, Женя Чирикова, другие люди покидают страну, отказываются от борьбы. Но я не берусь их судить, каждый решает для себя, как ему правильно поступить, где жить, чем заниматься.

Сейчас я морально готов к тому, что у меня могут возникнуть проблемы. Я знаю, что в крае поменялся губернатор, буду смотреть, коснутся ли изменения правоохранительной и судебной системы. Я считаю, что действия власти по отношению ко мне были ошибкой, ее нужно исправить.

— Но система устроена так, что она не признает ошибок.

— На самом деле признает, другое дело, что гражданское общество не готово последовательно доказывать свою правоту. Мы всегда выступали не против власти, а против неправильных управленческих решений. Это нормальная позиция для любого гражданина России.

— Вы были не обычным заключенным, а политическим, к тому же юридически подкованным. Как складывались отношения с администрацией колонии, вы и там лезли на рожон?

— Да, я приехал в Тамбовскую область будучи популярным человеком. Сначала мы договорились с администрацией, что обе стороны будут вести себя в рамках закона, потом начались трения, я писал жалобы, но в конце концов отношения стали мирными. Сложился режим нормального сосуществования — никто никому не мешал.

Что такое колония? Это болото, где большинство обитателей действительно оказались заслуженно – за нарушения закона. Мне был интересен сам механизм работы этой системы, ведь там ни Конституция, ни другие законы не действуют. Я пытался разобраться в устройстве уголовно-исполнительной системы и добился соблюдения законов в отдельно взятой колонии, рассчитанной на 600 человек. Целый год на это ушел.

Например, приезжают ко мне жена и старший сын. В соответствии с УИК меня должны полностью обыскивать, а меня даже не досматривают. Зато раздевают до нижнего белья мою жену и ребенка. Я начал писать жалобы, выходить с заявлениями в суд. В конце концов подобная практика была прекращена.

Находиться в условиях лишения свободы очень сложно. Если мы с вами сейчас живем в авторитарном режиме, когда власть тебе говорит: не лезь в наши дела и мы тебя не тронем, — то там режим тоталитарный. Основной посыл начальства: делай то, что я скажу, независимо от того, законно это или нет, и все у тебя будет хорошо. Я так жить не привык и не собирался привыкать. И показал, что способы борьбы с этим существуют. 

Я часто вспоминал в колонии, как в свое время Газарян в костюме Деда Мороза раздавал возле краевой администрации туалетную бумагу с надписью «Конституция РФ» — вот картинка, которая иллюстрирует состояние дел на зоне, да и на воле получается, что тоже.

— Вы несколько раз объявляли голодовку, насколько эффективен такой метод борьбы?

— Ни насколько. Голодовка абсолютно неэффективна, на нее не реагируют. Просто на тот момент у меня не было других механизмов воздействия на власть. Но я абсолютно научно подходил к организации голодовки и к выходу из нее.

— Вам передавали письма, ведь после того, как вы оказались в заключении, весь мир узнал фамилию Витишко?

— В колонию мне пришло больше 20 тысяч писем со всего мира, на разных языках. Все письма подлежали цензуре, кроме моей переписки с государственными структурами и адвокатом.

Я читал их, перебирал и понимал, что все мои действия правильны. Знаете, там ведь были конверты, рисунки от совсем маленьких детей – восьми, десяти лет. Они очень помогали мне: я понимал — то, что я делаю, очень важно, нужно и одобряется гражданским обществом.

— Я читала вашу биографию в Википедии. Знаете, ведь до определенного момента вы были обычным парнем, как миллионы других: родился, учился, женился, работал, воспитывал детей. На каком этапе произошел перелом?

— Уже в зрелом возрасте. Лет тридцать мне было. Я достаточно продолжительное время работал муниципальным чиновником в Туапсинском районе, занимался развитием курортной сферы, дорос до уровня начальника отдела. Потом служил в структуре департамента архитектуры и строительства Краснодарского края, но в какой-то момент почувствовал, что неправильные управленческие решения делают нашу жизнь хуже. Речь идет в первую очередь о захвате чиновниками береговой полосы Черного моря, леса, природоохранных зон.

Я перешел в коммерческую сферу, занимался вопросом затоплений территорий. Я ведь не эколог, а геолог по первому образованию. Хорошо зарабатывал, но вещи, происходившие вокруг меня, не оставляли места равнодушию. Я начал бороться.

Потом мне показалось, что вопросы экологии перешли в сферу политики. И нам, мне и моим соратникам, пришлось идти в политику, чтобы переломить ситуацию. Чтобы изменить систему и заставить людей у власти действовать по закону, надо объединяться и идти целенаправленно.

Мы пытались противостоять захвату общей собственности, строительству на побережье объектов недвижимости, связанных с губернатором, патриархом, президентом. И, я считаю, помогли стране понять, что если будем неравнодушны к вопросам охраны окружающей среды, проблемы начнут решаться, пусть медленно, со скрипом, в час по чайной ложке, но начнут.

— Многие сейчас воспринимают гражданских активистов как борцов с ветряными лестницами. Вы себе не кажетесь современным Дон Кихотом?

— Давайте смоделируем ситуацию: у вас во дворе многоэтажного дома начали застраивать газон, возводить ларек или, допустим, торговый центр. Жильцы четко знают, что это нарушение их прав. Каковы их действия? Можно отсидеться в своих квартирах, а можно выйти на улицу и прекратить строительство, пусть не одномоментно, а приложив усилия.

Такая же ситуация сейчас и во всей стране. Можно эмигрировать, и откуда-нибудь издалека лить слезы по белым березкам. Это не мой путь. Это наша борьба, и мы никуда не уедем. Знаете, я долго занимался дзюдо, сдавал нормативы мастера спорта. В единоборствах есть понятие «держать удар». Я считаю, что, находясь в колонии, я этот удар выдержал.

— Но вы же понимаете, что история может повториться: завтра, через месяц, в следующем году к вам в двери постучат и выведут под руки и с конвоем?

— А кто сказал, что мы будем пользоваться теми же механизмами, которые использовали до этого? Мы — люди творческие, а в рамках правового поля можно делать массу интересных вещей, которые будут будоражить общество. Мы — генераторы идей. Общаясь с журналистами, я добиваюсь большего, чем если бы устраивал одиночные акции протеста. Я, кстати, никогда не любил одиночные акции, правозащитные перфомансы, мне нравится системный подход, он более результативен.

— Женя, как вы оцениваете сегодняшнее состояние России?

— Идет деградация страны. Расцветает коррупция. Железный занавес опускается. Мы возвращаемся к тому, от чего ушли в девяностые годы, тоталитарное государство возвращается. За почти два года моей изоляции в колонии страна изменилась. Не нужно большого ума, чтобы увидеть девальвацию рубля: человек приходит в магазин и понимает, что должен потратить в два раза больше денег на тот же набор продуктов, что и год назад. Я разговаривал с сотрудниками колонии — они говорили о сокращениях, о снижении зарплаты на 15%. Увы, жить стало хуже.

— Вы планируете заниматься политикой?

— Мне бы хотелось. Нужно объективно оценить свою позицию и позицию власти. Я не исключаю возможности участия в выборах в Госдуму или в ЗСК. Выберу самого коррумпированного кандидата и буду баллотироваться на том же участке, по одномандатному округу. Нужно только посмотреть, насколько общество готово поддерживать наши «зеленые» идеи.

Идет деградация страны. Расцветает коррупция. Железный занавес опускается. Мы возвращаемся к тому, от чего ушли в девяностые годы, тоталитарное государство возвращается. За почти два года моей изоляции в колонии страна изменилась»

— Каким вы видите будущее своих детей?

— У меня два сына – 10 и 16 лет. Мои дети разные по характеру, но о загранице никто из них не мечтает. Несколько лет назад я подумывал над тем, чтобы послать старшего учиться в Америку, в военный колледж. Наводил справки. Тогда и всплыла на поверхность история с одним из детей бывшего кубанского вице-губернатора Ремезкова. Выяснилось, что в этом колледже учится один из его сыновей.

Мой же сказал: «В Америку не поеду». Сейчас он учится в лицее Ходорковского в Подмосковье. Поступил туда, когда я уже был в колонии. Зная позиции Михаила Борисовича, я очень боялся, что там мой старший станет политизированным молодым человеком. Этого не произошло. Сын такой же романтик, каким был я в свои 16 лет.

С Ходорковским у нас разные взгляды. Все-таки он олигарх, а я обычный человек, который понимает, что расцвету бизнеса в девяностые не дали пока еще правовую оценку — то ли это было торжество демократии, то ли обычные кражи, которые помогли ряду лиц и структур обогатиться.

Младший мой сын живет в Туапсе, занимается шахматами у тех же педагогов, которые учили когда-то Крамника. Моя задача — не мешать своим детям. Считаю, что они уже созрели для принятия самостоятельных решений. Я не хочу их затягивать в свои дела. И еще: я не скрываю, что, находясь в колонии, развелся с женой. Я очень люблю ее, но понимаю, что в следующий раз меня будут бить по самому дорогому – по семье. Поэтому я морально готов к тому, что, возможно, жену и детей нужно будет вывозить из страны. Сам не уеду, я об этом уже говорил.

— Вот вам не обидно, что вы посидели в колонии, а причастный к миллионным аферам бывший министр Сердюков, например, вышел сухим из воды?

— Ну, меня чаще ставили в укор мадам Васильевой, которая попала под УДО, а я — нет. Есть масса вещей, которые можно простить и понять, исходя из критерия добро-зло. Я считаю, что моя история оказала на гражданское общество гораздо большее влияние, чем освобождение Васильевой. Моя история вселяет в людей надежду, а история Васильевой — сплошной негатив.

— Как вы относитесь к расследованиям, которыми занимается Фонд борьбы с коррупцией Алексея Навального?

— Мы не играем в простые игры, которые можно оценить с позиции «хорошо-плохо, черное-белое». Я с Лешей в хороших отношениях. Я сидел в колонии, он — под домашним арестом, когда Евгения Чирикова передала мне футболку с письмом от Алексея. Ему же было запрещено общение с внешним миром. Тогда его жена купила майку, и он написал мне на ней: «Женя, надо писать на футболках, а не на заборах». Навальный борется своими методами.

— То есть все методы хороши для достижения цели?

— И Навальный, и я, и масса политических, правозащитных, экологических организаций используем абсолютно правовые методы, мы не делаем ничего противозаконного. Другой вопрос, что государственная власть оказывается не готова к тому, что мы будем умными и объективными оппонентами.

Я не видел пока расследование ФБК про генпрокурора Чайку. Но то, что Навальный делает, — правильно во многом. У нас с ним нет серьезных противоречий, мы можем стать в определенный момент одной командой. Но мне хотелось бы, чтобы сначала мы сподвигли общество к переменам. А потом бы уже начали эти перемены претворять в жизнь.

Такой подготовкой общества занимается Навальный, этим же планирую заниматься и я.

Источник: yugopolis.ru