Политактивист Владимир Шпиталев – о том, как он бежал из России и как его приняла Чехия

Владимир Шпиталев прославился в июле 2015 года, написав заявление на имя Генерального прокурора РФ Юрия Чайки с требованием проверить законность разгона Учредительного собрания в 1918-м. Так Владимир отреагировал на депутатские запросы о законности передачи Крыма Украинской ССР и отделения от СССР Прибалтийских республик.

Владимир Шпиталев прославился в июле 2015 года, написав заявление на имя Генерального прокурора РФ Юрия Чайки с требованием проверить законность разгона Учредительного собрания в 1918-м. Так Владимир отреагировал на депутатские запросы о законности передачи Крыма Украинской ССР и отделения от СССР Прибалтийских республик. Дальше был одиночный пикет на Красной площади с требованием снова собрать Учредительное собрание и последующий арест, а затем – сожжение советского флага перед чешским посольством в знак протеста против показа по российскому телевидению документального фильма, оправдывавшего оккупацию Чехословакии войсками Варшавского договора в 1968 году. После этой акции к Шпиталеву пришли из центра "Э" и он был вынужден сбежать из России в Чехию.

Месяц назад, после полугодового ожидания, Владимир получил политическое убежище.

В интервью оппозиционер рассказал о столкновениях с патриотами и ФСБ, реакции семьи на внезапную эмиграцию, жизни в чешском лагере беженцев и о том, когда он рассчитывает вернуться в Россию.

– Как вы решили заняться политической деятельностью? Когда это произошло?

– Если уж совсем широко это понимать, то был у меня такой период жизни, когда я был русский православный монархо-фашист, мне было 15, 16, 17 лет, многие через это проходят. Состоял в движении против нелегальной эмиграции. Один раз даже голову побрил спьяну и на спор. Потом потихонечку тихой сапой мои взгляды трансформировались. Потом у меня появилась семья, родилась дочка, про политику стал гораздо меньше думать. Но в мае прошлого года случилась у меня на работе неприятность, когда я сначала поругался с начальством из-за необходимости ношения георгиевской ленточки на униформе, против чего я категорически был против, пытался их увещевать зачем-то, потом на меня напал один из дражайших коллег за неправильную, с его точки зрения, оценку роли Иосифа Виссарионовича в истории нашей страны. После этого конфликта у меня очень сильно испортились отношения с основной массой коллектива, я подумал, что я не могу больше сидеть. Понятно, что вряд ли что-то изменю, но хотя бы для успокоения совести надо что-то делать.

– История с георгиевской ленточной, насколько я понимаю, случилась, когда вы работали в "Аэрофлоте". Кем вы работали?

– Принимал багаж, давал посадочные талоны, пропускал народ на борт воздушного судна.

– То есть георгиевские ленточки заставляли носить тех, кто работал с клиентами, или вообще весь персонал?

– Вообще весь персонал. Это компания очень патриотическая, поэтому был отдельный приказ начальника департамента, по-моему, по всем департаментам спустили от Савельева, генерального директора. Конкретно по нашему департаменту наземных перевозок спустили приказ, что ленточка включается в форму одежды с 2 по 11 мая. Когда у меня случился этот конфликт, когда я отказался ее одевать, мне начальство поставило ультиматум: или ты ее одеваешь, или мы с 2 по 11 ставим тебе прогул, потому что ты без формы. У нас униформа была специальная, где-то дома до сих пор валяется в Москве. Я тогда, конечно, очень сложные эмоции испытал, было очень противно, было мерзко. С другой стороны, у меня жена не работала, дочке было два года, прогнулся, так скажем. Отношения с начальством с тех пор у меня испортились категорически.

– Был еще кто-нибудь, кто не хотел носить эту ленточку, или вы один такой оказались?

​– Такие были, но все это делали потихонечку. Вернее, не то что не хотели – говорили "мне лень". Их просто не поймали. В "Аэрофлоте" каждый год такое мероприятие, мне удавалось в прошлые годы саботировать потихонечку, никто не ловил, всем было все равно, а тут в прошлом году с накалом патриотической истерии повысилась бдительность, и попал я. Все знали мое отношение к дражайшему гаранту конституции, к войне в Украине, вообще ко всей это хреновине. Видимо, подумали: надо посмотреть, что он сделает. Посмотрели – оказывается, не одел. Вот и устроили мне.

– Вы, как я понимаю, обсуждали с коллегами по работе свои политические взгляды. Острые были споры или все было нормально, у одного такие взгляды, у другого другие?

– В России сейчас такие споры не бывают не острые. Как-то обходилось нормально, более-менее толерантно ко всему относились, хотя, конечно, отношения с некоторыми особо упоротыми были ниже среднего, я в их глазах фашист, бандеровец, хохол и так далее. В Украине был два раза, но я хохол. С основной массой до того, как на меня прыгнул мой коллега, были более-менее рабочие отношения, нормальные, подвозили до дома, можно было просто за жизнь поболтать, на шашлыки сходить.

– Как вы вообще оцениваете настроения большинства коллег – как искренний патриотизм, цинизм, приспособленчество к линии партии?

– Тут все поровну, я считаю, есть и такие, и такие, и такие, а есть смешанные. Почему приспособленец не может быть истинным патриотом? Другое дело, если завтра раз – революция, он станет настоящим демократом, потом раз, революция – он станет настоящим нацистом, потом раз, революция – он большевиком станет. Я думаю, что там всего поровну и вперемешку.

– Ваш выход на Красную площадь с плакатом про Учредительное собрание, он когда был?

– В начале июня. Я же не просто так вышел, этот выход был, чтобы пресса не слишком забывала про то, что я накатал в генпрокуратуру письмо. Наши народные избранники отличились в очередной раз. Сергей Миронов, справедливоросс, попросил генпрокуратуру проверить справедливость вхождения Крыма в УССР, еще какой-то дебил попросил проверить про страны Балтии, про их выход, его легитимность. Раз уж начали копать, я думаю: надо взять самое очевидное, где у нас поворотная точка? Это даже не 7 ноября, не октябрьский переворот – это разгон Учредительного собрания. До разгона Учредительного собрания большевиков толком никто не воспринимал как какую-то постоянную власть: вчера эти были, сегодня эти, завтра еще какие-то будут. Соответственно, оценка этому явлению до сих пор не дана. В какой-то степени это был троллинг, но с другой стороны, действительно было интересно, как они вывернутся, что они скажут. Почему они Миронову отвечают, что да, Крым был нелегитимно присоединен к УССР, хотя Генпрокуратуры РФ не было на тот момент, а про Учредительное собрание они нам отвечают: извините, это не в нашей компетенции. Почему двойные стандарты? На тот момент мне еще не ответили, но какой-то небольшой шум по "Фейсбуку" и по прессе, в основном украинской, прошел. Я подумал с друзьями, что надо этот шепоток погромче сделать, принести себя в жертву немножко: получу 15 суток, черт с ним. Я даже 15 суток не получил за это. Меня увели в отделение, дали протокол на руки, я посмотрел – вроде все верно. Подписал. Говорят: через три недели приходи в суд. Я думаю: надо было полягаться с ними, побрыкаться, тогда бы сразу осудили на 15 суток, я бы вышел быстрее, чем суд ждать. Пришел через три недели в суд, мне говорят: приходите еще через пять недель. Два месяца в итоге я должен был ждать суда.

– Что было в суде?

– Суд назначили в итоге на 7 сентября, а 30 августа я уже был здесь совсем по другой теме. Интересно, конечно, чем там закончилось. Не так чтобы я туда приезжал и спрашивал суд: скажите, а что мне все-таки там дали?

– А по какой теме вы оказались здесь?

​– Вы, наверное, знаете историю украинского режиссера Олега Сенцова. Примерно тогда же отпустили Васильеву, воровку из Минобороны. Очень много народу возмущенно писало, что надо их поменять местами. У меня была другая точка зрения, я считал, что Васильева по сути дела никто, ее, конечно, тоже надо сажать, украла – садись, но сажать надо совсем других людей, тем более Сенцову вообще не за что 20 лет – это вообще какое-то безумие. Я был натурально в ярости, написал в один интернет-журнал гневную запись, что Олега Сенцова нужно освободить вместе с Крымом, а российских чиновников, наоборот, отправить в Гаагу. Собственно, на самом деле ничего такого, что не писали бы каждый день тысячи каких-то оппозиционных активистов, даже не активистов, а просто оппозиционно настроенных людей. Я, в принципе, не ждал ничего серьезного от этой заметки абсолютно. На следующий день пошел я в магазин, возвращаюсь с пакетами, а на лавочке возле подъезда сидит такой дяденька лет 35, позвал меня по имени. Мне интересно, что за дяденька такой. Он мне показывает корочку Центра по противодействию экстремизму, начинает меня сразу пугать про то, что, мол, а ты знаешь, что за эту заметку тебя можно за подрыв территориальной целостности, а это до 7 или до 10 – я уж даже забыл. Да и социальные службы можно к тебе домой организовать, дочка твоя, наверное, плохо живет, наверное, на государственном попечении будет лучше. Честно говоря, я, конечно, испугался, я свою семью люблю, куда-то уезжать мне тоже не хочется – в смысле куда-то, где небо в клеточку. Дальше он мне предлагает альтернативу: давай, Вова, ты будешь сотрудничать. Как-то он по-другому сказал, что нам интересно, что твои друзья делают. Я еще на тот момент и до сих пор формально состоял в Либертарианской партии России, которая сейчас в составе Демкоалиции, тогда еще не было Демкоалиции, но я думаю, что все прекрасно знали, что будет. Предложили мне такую заманчивую альтернативу. Я ему говорю: да, хорошо. Делаю испуганные глаза, они действительно были испуганные. Прихожу домой, пару часов втыкаю в стену, потом говорю жене: давай собирать чемоданы. Благо у нас была виза итальянская, я все еще числился сотрудником "Аэрофлота". Билеты дешевые, почему бы не показать жене Италию, она давно хотела Флоренцию посмотреть. Визы мы очень вовремя сделали. Говорю жене: давай, собирай чемоданы. Объясняю ситуацию. Она в панике, она в крик: за кого я замуж вышла? Лучше бы ты в шахматы играл, лучше бы ты качком-дебилом был. Я думаю, что это нечто стандартное, что говорит любая жена человеку, который готовится уехать в политэмиграцию.

– Человек, который к вам приходил, хотел, чтобы вы подписали ему какие-нибудь бумаги?

– Нет. Может быть, это была просто какая-то предварительная беседа. Я просто не большой спец по вербовке или как это называется. Напугал он меня серьезно, я решил, что ну все к черту, я лучше уеду.

– Он оставил свой телефон или наоборот сказал, что с вами свяжется?

– Сказал, что меня еще навестит. Каких-то контактов он мне не оставил. Насколько я знаю, в день отъезда моего, когда я уже приземлился в Праге, он меня навестил, потому что эта квартира была съемная, один хороший друг мне ее сдал. Он как раз пошел посмотреть, что в этой квартире мы оставили, и туда пришел вот этот вот Миша.

– Почему вы решили ехать именно в Чехию? Это было связано с вашей акцией у чешского посольства?

– У меня в Европе больше никого нет, вообще в дальнем зарубежье друзей нет. Здесь у меня на тот момент был один друг. Он меня связал с организацией помощи беженцам, с ребятами из пражского Майдана, которые мне тоже помогали.

– Жена быстро приняла идею, что надо ехать?

– Она ее, по-моему, только в Чехии приняла. То есть она просто послушалась, мне кажется. В принципе тот факт, что нам закрыт въезд в Россию, она, по-моему, до сих пор не понимает. Не то что не понимает — не принимает внутри себя, она надеется на что-то. У нее бабушка с дедушкой старые живут в Калмыкии, в селе. Она надеется, что можно будет Маринку, дочку мою свозить туда. Я ей пытаюсь объяснить, что все, поезд ушел. Когда что-то радикально изменится, тогда да, а сейчас будет одним из самых тупых поступков, который можно совершить.

– У вас семья в России, родители? Как они приняли все это?

– Мама моя живет в Москве, плюс бабушка, дяди, тети. Маме мне очень долго, вплоть до получения статуса, приходилось врать, мне на самом деле очень стыдно от этого факта. Она человек нервный, медсестра, на нервной работе. Долго не мог решиться сказать ей правду, глубже и глубже завирался. Я ей врал, что меня позвали на работу, надо срочно ехать, место займут и так далее. В итоге сказал, конечно, правду.

– В чешской прессе были репортажи о лагерях для беженцев, писали о них всякие ужасы. Какие у вас впечатления и от того, как вас приняли, и о том, какие там условия?

​– Первая мысль, когда нас пустили на территорию лагеря после того, как мы анкету заполнили, отпечатки сделали, первая мысль была: кажется, дочка начнет говорить по-арабски. Потому что было очень много арабов, наверное, процентов 90. Потом, правда, украинцев встретил. На самом деле я ожидал, что будет хуже. Может быть, не для всех нормальные условия, у сирийцев, у иракцев, у афганцев условия гораздо хуже в лагерях. Нам сразу дали отдельную комнату, какую-то посуду, постельное белье и так далее. Разница между нами и теми же сирийцами, иракцами в лагере была по цвету карточек. Мы шутили, что по цвету штанов. Мы были гордыми обладателями белых карточек – это люди, которые приехали и сами сдались. Все остальные обладали зелеными карточками. Обладателям зеленых карточек не давали, например, металлические столовые приборы, потому что они этими приборами наносили друг другу травмы. В ту же столовую сначала пропускали нас, потом пропускали всех остальных. С белыми карточками было человек 20. Соответственно, все сирийцы, афганцы, иракцы были с зелеными карточками, поражены в правах. Единственное, что было для всех одинаковое, – это то, что у всех отобрали сразу электроприборы, телефоны, ноутбуки. Хотя нас не обыскивали. Абсолютно точно знаю, что сирийцев обыскивают, потому что у них всякое находят, на нас посмотрели – ладно, бог с ними. Проверки ходили по территориям, где они жили. Там на каждом этаже дежурный, судя по всему, полицейский, говорит про нашу дверь: сюда не надо, там русские живут. В принципе, в таком положении, как были сирийцы, мы никогда не были.

– Вы с кем-то познакомились в лагере?

– С кем я общался – это были выходцы из Украины, конкретно из зоны боевых действий. Мужик с семьей из Донецка, женщина с дочкой моих лет из Мелитополя, еще несколько человек было, с которыми я общался, их депортировали в страны, откуда у них визы, в основном в Испанию.

– Вы поэтому писали, когда были в лагере, что ждете, что вас депортируют?

– Первое, что нам сказал полицейский: вы же из России, у вас нет войны, вообще у вас итальянские визы, вы через неделю поедете в Италию. Это "через неделю" растянулось на никогда в итоге. В принципе, мы ожидали, что нам могут сказать – езжайте в Италию, по крайней мере, сначала. Потом, когда уже нашим делом занялась организация помощи беженцам, они какие-то превентивные меры предприняли, чтобы этого не случилось. В Италии никогда не был, язык не родственный, чешский уже начал учить. У меня там нет никого – это самое главное. Так-то в принципе все равно, были бы там знакомые, поехал бы в Италию.

– То есть сначала у офицеров, сотрудников миграционных служб было недружественное отношение к вам?

– Только у одного и только где-то первые полчаса. Потом, когда отпечатки пальцев снимал, он уже со мной перешучивался о чем-то. Может быть, у него работа такая сидеть, отпугивать. Большой толстый мужик под два метра ростом, говорит: а что вы сюда приехали? Наверное, вахтер на устрашение. Я даже на него не в обиде.

– Какие-нибудь еще русские были в лагере?

– Русские были, россиян нет. На самом деле там условия, я думаю, гораздо лучше, чем у основной массы россиян в России на вольных хлебах. Мы, конечно, в Москве жили получше, но жаловаться было не на что, даже стыдно было, что за счет налогоплательщиков.

– А сейчас вам дали квартиру или вы снимаете что-то? Что вообще происходит после того, как человек получает разрешение?

​– Мы сейчас живем в съемной квартире, эту квартиру оплачивает наш друг, он сам вызвался. Когда мы получили убежище, нам предложили вступить в государственную интеграционную программу. На семью из трех человек выделяется 250 тысяч крон, эти деньги не даются на руки, а тратятся целевым образом, часть на языковые курсы, часть на поиск квартиры, часть на аренду квартиры первый месяц, часть на услуги человека, который будет с нами ходить на биржу труда и так далее, часть на реквалификационные курсы, хочешь стать поваром – ради бога, мы тебя устроим поваром.

– Чем вы планируете заниматься сейчас здесь?

– Тем же самым, чем я занимался в Москве, чекин-агентом. Если не получится, что делать, пойду официантом, полотером, посудомойщиком, кем угодно, в принципе. У меня нет такого, что дайте мне именно эту работу, сразу начальником и платите побольше. Любой труд достоин, я считаю.

– Политическую деятельность планируете продолжать?

– Да.

– Как вы думаете, вам удастся вернуться в Россию через какое-то время? Если да, то как скоро это может произойти? Или вы уже не хотите туда возвращаться, разочаровались?

– Вернуться я хочу, другое дело, может быть, это кому-то покажется маргинальным, но я бы хотел вернуться не в Россию, а в Москву. А что там будет вокруг Москвы, какое там будет государство, как оно будет называться, насколько оно будет большое – это мне уже в принципе не так важно. Но в любом случае это случится не раньше, как произойдут какие-то кардинальные изменения не в том плане, что завтра пришел к власти какой-нибудь условный Медведев, объявил либерализацию, все потянулись домой. Нет, конечно, – это полная чушь и безумие. Пока не будет конкретных четких изменений, вплоть до люстрации всех, кто работал на силовые структуры, их к чертовой матери уборщиками или еще кем-нибудь, пока чего-то такого не случится кардинального, я бы не рискнул.

– Вы считаете, это реальная перспектива? Если да, то в каком временном промежутке?

– Это гадание на кофейной гуще. Кто в 1985 году мог сказать, что случится в 1991-м? То есть может быть, это случится через год, а может, это случится, когда я буду лежать в окружении правнуков на смертном одре. Я не берусь предсказывать, потому что это абсолютно неблагодарное занятие.

– Как вы оцениваете пресловутую цифру 86% популярности Путина?

– Я ее оцениваю так, что это те, кто поддерживают, плюс те, кому в принципе наплевать. Это действительно 86% будет, причем тех, кому все равно, конечно, больше. Но это не значит, что оставшиеся 14% – это люди, которые могли бы стать моими союзниками. Часть новороссов тоже не в восторге от Путина, но это не значит, что я собираюсь подавать такому человеку руку. Я готов, например, сотрудничать с коммунистами на каких-то очень ограниченных условиях, но это не означает союзничества.

– Вы говорили в своем интервью чешскому изданию, что здесь очень много русских агентов. Вы как-то сталкивались сами, или у вас знакомые сталкивались, или это просто общие ощущения?

– Никаких доказательств у меня нет, естественно, мне никто не показывал какие-то списки, явки, пароли и так далее. Но просто сам за себя говорит тот факт, что в Чешской Республике самое большое посольство России в Европе, по-моему, больше ста человек. У меня есть подозрения на каких-то конкретных людей, но я фамилии называть не буду, потому что вдруг я ошибаюсь, возвожу на человека напраслину, мне кажется, это будет неправильно. Но общее ощущение такое, что все грустно.

– Оппозиция может что-то реально сейчас сделать в России, хотя бы немного изменить ситуацию?

– Вы шутник. Какое сейчас изменение ситуации? Демкоалиция… я, конечно, очень рад за них, что они договорились на каких-то условиях. При этом одни и те же лица, одни и те же люди. Я не верю, что у них что-то получится. А если получится, то я не уверен, что Касьянов будет чем-то сильно отличаться от Путина. Он оппозиционером стал, когда его уволили. Я не верю в то, что люди становятся оппозиционерами после того, как их сняли с какой-то важной должности. Я считаю, что если как-то сменится власть – это будет какой-то дворцовый переворот и постепенная, эволюционно изменяющаяся тема, но это будет настолько медленно, что заметить это можно будет, если сейчас заснуть и проснуться через 30-40 лет. Это, скажем так, еще оптимистичный сценарий. Потому что пессимистичный – это уличные бунты, кровь на гусеницах танков и так далее. Я, конечно, не в восторге от моих дорогих сограждан, но это не значит, что я желаю им чего-то такого.

Источник: svoboda