Судебно-психиатрическая вертикаль: почему приговор Косенко стал прецедентом

Впервые с начала 1980-х годов появляется прецедент использования тюремной психиатрии для изоляции гражданского активиста на фоне сомнительных доказательств и диагноза

Впервые с начала 1980-х годов появляется прецедент использования тюремной психиатрии для изоляции гражданского активиста на фоне сомнительных доказательств и диагноза

Первый из не признавших вину «узников Болотной» Михаил Косенко во вторник заслушал приговор. Работник Замоскворецкого суда Москвы Людмила Москаленко освободила его от уголовной ответственности, признав, что Михаил не отдавал отчета в своих действиях во время демонстрации протеста на Болотной площади Москвы 6 мая 2012 года. Вину уголовное право определяет как субъективное отношение человека к своим действиям, поэтому широко распространившаяся вчера фраза «суд признал Косенко виновным в массовых беспорядках» не соответствует действительности. Суд признал, что массовые беспорядки были и что Косенко в них участвовал, но при этом был невменяем.

У этого утверждения две причины — инвалидность II группы Косенко и заключение судебной психолого-психиатрической экспертизы, которую проводили сотрудники Института им. Сербского по постановлению следователя. Михаил 12 лет состоял на учете в психоневрологическом диспансере с диагнозом «вялотекущая неврозоподобная шизофрения». В рамках предварительного следствия психиатры провели ему стационарное обследования и слегка «повысили» диагноз до «параноидальная шизофрения», указав, что заболевание протекает с «эпизодическими обострениями».

Очевидно, врачи Института им. Сербского под одним из эпизодов обострения имели в виду участие пациента в событиях на Болотной площади.

Практический вывод из такого изменения диагноза один — поскольку бывают обострения, то Косенко нуждается в стационарном, а не амбулаторном лечении, «опасен для себя и окружающих» (цитирую приговор), что дает суду основания для назначения ему принудительных мер медицинского характера.

Попытку специалистов-психиатров поставить внезапные выводы следственных экспертов под сомнение суд не засчитал.Заключению и показаниям президента Независимой психиатрической ассоциации Юрия Савенко суд правовую оценку не дал, «поскольку в соответствии с УПК РФ показания специалиста доказательством по делу не является». Утверждение само по себе странное, поскольку в главе 10 УПК «Доказательства в уголовном судопроизводстве» заключение и показания специалиста как раз специально выделены, в чем каждый может убедиться.

Но так уж устроена в России судебно-психиатрическая экспертиза. Можно сказать, что первую у нас вертикаль власти создали именно психиатры. Бывший главный психиатр России и директор Института им. Сербского Татьяна Дмитриева в 2001 году пролоббировала поправку в закон о государственной судебно-экспертной деятельности. С тех пор в медицинских учреждениях, не относящихся к ведению исполнительной власти, не может производиться судебно-психиатрическая экспертиза. Это запрет для экспертной деятельности любых независимых психиатров. Все же «штатные» психиатры встроены в систему, где Институт им. Сербского сродни Генпрокуратуре. Заключение его специалистов невозможно поставить под сомнение. 

Принудительные меры медицинского характера существуют четырех видов — амбулаторное наблюдение и лечение и три типа стационарного — общего, специализированного типа и с интенсивным наблюдением. Судья Москаленко назначила Михаилу Косенко психиатрический стационар общего типа — самый легкий режим, после амбулаторного наблюдения.

В России есть всего 8 городов, где находятся так называемые ПБСТИНы — психиатрические больницы специализированного типа с интенсивным наблюдением — Санкт-Петербург, Казань, Новосибирск, Калининград, Орёл, Смоленск, Волгоград и Кострома. Все они действуют с давних времен, принимали у себя «политических» в брежневские времена. Косенко, как и многих москвичей, скорее всего, направят в Санкт-Петербург.

Тюремные психбольницы имеют двойное федеральное подчинение — по линии ФСИН и по линии Минздрава. Сотрудники ФСИН охраняют лишь периметр, а в некоторых случаях, например, в Санкт-Петербурге функцию охраны в больнице общего типа выполняет частное охранное предприятие. Внутри учреждения охранников нет, их роль отведена санитарам.

Как рассказал мне завкафедрой психиатрии Казанского медуниверситета, профессор Владимир Менделевич, поступившему пациенту  подтверждают диагноз и назначают лечение. Шизофрению лечат медикаментами — список их довольно длинный. Главная проблема в том, что повсеместно используются устаревшие таблетки, вроде пресловутого галоперидола, который относится ко второму поколению нейролептиков и был разработан еще в 1957 году. В современной психиатрии применяются уже лекарства пятого поколения, которых в распоряжении тюремных психбольниц нет, несмотря на приличное финансирование. Федеральное подчинение больниц, как сказал мне главный фармацевт одной из них, обеспечивает им бесперебойные бюджетные поступления, однако, выбор лекарств скован незнанием новых разработок и отсутствием новейших лекарств в перечне закупаемых за счет бюджета.

Стационары постоянно переполнены.

В Казанской больнице — единственной, где содержат женщин — это одна из основных проблем. Быт в тюремной психушке однообразен — утренний прием лекарств, завтрак, свободное время, обед, прием лекарств, свободное время, вечерние процедуры, ужин, сон. Прогулки ограничены, заняться пациентам нечем. Трудовой деятельности практически нет, максимум рукоделие.

Основной метод борьбы с нарушениями режима, конфликтами с врачами или другими пациентами, любыми проявлениями возбуждения — привязывание к кровати, иногда до нескольких часов. Пациенты имеют право на свидания с родственниками и передачи, однако сильное отличие от колонии в том, что в больнице человек находится под постоянным наблюдением со стороны персонала. Психолог Владимир Рубашный, проработавший 17 лет в тюремной системе, например, утверждает, что, в отличие от колоний и СИЗО, в тюремных психбольницах не бывает суицидов. Каждая суицидальная попытка — чрезвычайное происшествие, это следствие тотального контроля.

Важнейшее отличие психбольниц от тюремной системы в том, что туда нет никакого доступа общественности.

Общественные наблюдательные комиссии, снующие во многих регионах из колонии в СИЗО и ИВС и обратно, сюда доступа не имеют. Прокурора там в глаза никто никогда не видел. Государственные омбудсмены носа тоже не кажут. Персонал даже на редкого адвоката смотрит с подозрением и допрашивает его всякий раз, когда тот приходит навестить подзащитного.

Каждые шесть месяцев пациентам «на принудке» проводится новое комиссионное обследование, больница выходит в суд с ходатайством о продлении лечения еще на полгода. Тех, кто «заехал на интенсив», в случае улучшения состояния, переводят сначала на «спец», затем на общий и только потом можно ставить вопрос об освобождении для «амбулаторки». Поскольку пациент после поступления только начинает принимать лечение, через полгода врачи делают первую отметку о динамике. Второй контроль — через год. Если лечение признается успешным, пациента наблюдают еще примерно год. Таким образом, раньше чем через два года вопрос об освобождении в принципе встать не может, если только юридическими и медицинскими действиями не поставить под сомнение первоначальный диагноз и/или лечение. Адвокат Дмитрий Динзе, который защищал нескольких клиентов на принудительных мерах, утверждает, что минимальный срок «на психе» — три года. Психиатры в разговорах со мной утверждали, что на практике людей держат в тюремной психбольнице «примерно столько, сколько им назначил бы суд лишения свободы в колонии». Это, конечно, не очень соотносится с медицинской этикой. «Представьте себе, что убийца за год лечения показал отличные результаты, что скажут родственники убитого им, если его выпустить. Это, безусловно, этический вопрос, который нигде в мире, к сожалению, пока не решен», — отвечает на это Динзе.

Большое значение имеют условия содержания, отношение персонала и поддержание связей с внешним миром. У Ассоциации «Агора» было дело в Казани, где девушке, обвинявшейся в сбыте наркотиков, суд назначил принудительные меры. Она провела в больнице три года, после чего ее родственники обратились за помощью к юристу, утверждая, что она неопасна и вполне может быть освобождена. Больница наотрез отказывалась это делать, поскольку из-за нехватки медперсонала заинтересована в удержании тихих пациентов. Парадокс в том, что от буйных и проблемных стараются избавиться, а спокойных, наоборот, удерживать. Потребовался год постоянных судебных баталий, подключения специалистов, внимания прессы, жалобы в Европейский суд по правам человека, чтобы психбольница «отторгла» девушку. Она уже два года живет в семье без каких-либо эксцессов, ее даже с амбулаторного лечения сняли.

Профессор Владимир Менделевич на вопрос о том, нет ли практики карательной психиатрии сегодня, ответил так: «Это зависит от того, с каким периодом сравнивать. С советским, когда диагнозы спускались врачам сверху, конечно, небо и земля».

В нашей практике до сих пор психбольница использовалась правоохранительными органами в отношении гражданских активистов только в качестве угрозы.

Максиму Ефимову, блогеру из Петрозаводска, обвиняемому в возбуждении вражды по отношению к Русской православной церкви (ст.282 УК), суд назначил стационарную психоло-психиатрическую экспертизу. Разразился скандал, решение суда было отменено, Ефимов уехал в Эстонию и получил там политическое убежище.

Журналисту Руслану Макарову, тоже человеку с диагнозом, суд назначил такую же стационарную экспертизу в рамках расследования дела об оскорблении главы Алтая. Также разразился скандал и психиатры Института им. Сербского предпочли дать осторожный диагноз, не предполагающий назначение принудительных мер, а позже суд в Горно-Алтайске освободил его из-под стражи. Активист из Йошкар-Олы Евгений Пирогов в этом году проходил стационарную психиатрическую экспертизу в Казани по делу об оскорблении главы Марий Эл. После публичного освещения этого решения суда психиатры предпочли поставить диагноз «здоров».

Михаил Косенко, таким образом, первый с начала 1980-х годов и очень яркий прецедент использования тюремной психиатрии для изоляции гражданского активиста при условии сомнительной доказательственной базы, сомнительного диагноза и широкого внимания к процессу.

Шансы Косенко, как мне кажется, в том, чтобы бороться в апелляции, запускать процесс в Страсбурге, затем активно поддерживать его в период нахождения в больнице. Постараться выстроить отношения с медперсоналом, параллельно фиксируя все отклонения от нормы — как в лечении, так и условиях содержания и отношении к нему — и готовиться к битве за его освобождение.

Как ни странно, для него будет иметь значение и амнистия. Да, она предполагает освобождение от уголовной ответственности и от наказания, а Косенко юридически уже освобожден. Безусловно, его выход из больницы будет всецело зависеть от мнения врачей. Однако в случае освобождения всех «болотных» по амнистии удерживать в психбольнице Косенко станет сложнее. 

Источник: forbes.ru