Как живётся «иностранным агентам» в России

В июне история с реестром иностранных агентов преподнесла гражданским активистам новые резонансные сюжеты: Министерство юстиции обратило внимание на здравоохранение и клеймило печатью позора организации, борющиеся со СПИДом и наркофобией. Между тем официальный реестр иностранных агентов пополняется регулярно, а многие НКО уже успели проработать с этим клеймом не один год. Некоторые из них говорят «ничего страшного», другие описывают чудовищные сокращения объемов работы, третьи лишились финансирования и работают бесплатно, а кто-то ликвидировал организации и ушёл в нерегистрируемое подполье. Закон один, а последствия для всех разные. Как и методы борьбы. В этом материале мы собрали пять историй организаций — иностранных агентов.

В июне история с реестром иностранных агентов преподнесла гражданским активистам новые резонансные сюжеты: Министерство юстиции обратило внимание на здравоохранение и клеймило печатью позора организации, борющиеся со СПИДом и наркофобией. Между тем официальный реестр иностранных агентов пополняется регулярно, а многие НКО уже успели проработать с этим клеймом не один год. Некоторые из них говорят «ничего страшного», другие описывают чудовищные сокращения объемов работы, третьи лишились финансирования и работают бесплатно, а кто-то ликвидировал организации и ушёл в нерегистрируемое подполье. Закон один, а последствия для всех разные. Как и методы борьбы. В этом материале мы собрали пять историй организаций — иностранных агентов.

Иван Павлов,
адвокат, кандидат юридических наук, капитан «Команды 29»:

Мы работаем на острие общественных проблем: проблем чрезмерной закрытости власти, доступа граждан к социально значимой информации — всё это очень чувствительные сферы для нашего государства. Поэтому мы, конечно, понимали, что все процессы давления на гражданское общество, в том числе на НКО, могут коснуться и нас. В Санкт-Петербурге мы вместе с организацией «Солдатские матери» были первыми включены в реестр иностранных агентов.

У прокуратуры к нам было пять претензий, пять пунктов, которые назвали «политической деятельностью». Моя встреча с Обамой в 2013 году; поездка нашего сотрудника в Лондон на саммит Open Government Partnership; публикация на нашем сайте аналитического обзора изменений в законодательстве, касающихся обработки персональных данных; проведение нами исследования сайтов правоохранительных органов, прокуратуры, судов и публикация его результатов. Ещё мы проводили премию «Права знать» и определяли там не только героев, но и антигероев, и в качестве антигероев участники голосования выбрали Госдуму за антипиратский закон (этот же закон выиграл в номинации «Провал года»). Мы неоднократно спорили с прокуратурой по поводу этих обвинений. В результате первые два пункта отпали, а все остальные так и остались «политической деятельностью».

История не знает ни одного успешного оспаривания организациями статуса иностранного агента, потому что сам закон не правовой — он политический. Вот принято такое политическое решение, как можно с ним спорить? Его можно только исполнять, а все, кто против, могут расслабиться. Это не лежит в плоскости судебного оспаривания.

Ведь все эти законы принимались для того, чтобы создалась атмосфера, которая парализует работу независимых некоммерческих организаций, и не только тех, кто в списке, но и всех остальных. Они смотрят на всё происходящее вокруг, пребывают в шоке и думают, как бы им не попасть в этот список. Может, отказаться от финансирования вот этого? Может, не заниматься этим проектом? В любом случае организации стали урезать свою деятельность. Даже если они просто руководствуются какой-то самоцензурой, это тоже сокращает эффективность организации. Работать в качестве НКО в России стало просто невыносимо: слишком дорого, неэффективно и ресурсоёмко. И мы просто ушли из этой сферы, поняв, что здесь уже невозможно вести независимую гражданскую активность. 

Мы заранее подготовили план Б, реализовали его и выяснили сами для себя, что мы стабильная команда и можем проходить через кризисы. Можно сказать, мы даже благодарны за развязанную против нас кампанию, потому что она помогла нам мобилизоваться, перестроиться, и теперь мы совершенно независимы от того, что происходит в сфере НКО. Работаем мы как раньше, но законодательство об НКО и иностранных агентах на нас не распространяется. Ведь мы не организация, у нас нет регистрации, уставов, мы просто некое сообщество, коллектив, команда единомышленников. В таком виде мы практически неуязвимы. 

Конечно, мы все бьём себя в грудь и говорим, что мы в хорошей компании, я сам горжусь соседями по «агентскому» реестру. Иногда даже смеюсь, что пора бы позаботиться о чистоте рядов, чтобы туда не попали какие-нибудь самозванцы. Это, знаете, такая ирония, без которой очень сложно сейчас выживать в России. И, между прочим, эта ирония, а иногда и сарказм — самое действенное оружие против тех средств, которые против нас применяют. Власть делает всё, чтобы дискредитировать нас, подвести к черте. Поэтому нужно не терять оптимизм, но всё-таки осторожно относиться ко всем процессам в этой сфере. Вот уже начали уголовное преследование в отношении руководителя «Женщин Дона» Валентины Череватенко. И это, к сожалению, не самое опасное, что может с нами произойти. 

Елена Срапян,
пресс-секретарь комитета: Комитет «Гражданское содействие»

внесли в реестр иностранных агентов 20 апреля 2015 года, вскоре после того, как мы выиграли дело в Конституционном суде о немотивированных проверках прокуратуры. Тогда суд признал внеплановые проверки некоммерческих организаций незаконными, и сразу после этого прокуратура стала наведываться к нам все чаще. Когда к нам пришли с очередной проверкой, мы должны были передать прокуратуре отчётность — наш бухгалтер чуть не умерла: надо было отксерокопировать тысячи страниц документов в совершенно нереальные сроки, приходилось заниматься этим сутками. Кажется, в нашей истории с «иностранными агентами» всё абсурдно: начиная с полного игнорирования постановления КС и заканчивая тем, что нам вменялось как политическая деятельность. Например, участие в антикоррупционной экспертизе, которая была выполнена юристами, аккредитованными в Минюсте, на деньги президентского гранта. То есть проект, выполненный на российские деньги по заказу российского государства, был назван политической деятельностью иностранного агента. Или пикет 9 октября 2014 года у посольства Республики Азербайджан, в котором «Гражданское содействие» как организация вообще не принимала участия. В нём участвовали частные лица, которые выступали против политики Азербайджана по отношению к правозащитникам в Баку. Как это связано с влиянием «Гражданского содействия» на политику России — непонятно. Тогда нашему руководителю Светлане Ганнушкиной сказали: «Вы можете даже сами не сознавать, что своими действиями меняете государственную политику». 

В качестве иностранных были признаны в том числе деньги Управления верховного комиссара ООН по беженцам, которое финансирует нашу общественную приемную. Несмотря на то что Россия ратифицировала конвенцию о беженцах и является частью ООН, так что это фактически не иностранная, а международная и частично российская организация.

Мы не стали отказываться от иностранных грантов, хотя их количество значительно уменьшилось после внесения нас в реестр иностранных агентов и принятия закона о нежелательных иностранных организациях. Например, пострадала школа для мигрантов, где мы учили их русскому языку, основам компьютерной грамотности и российского законодательства — для мигранта из Африки разобраться в нём практически невозможно. У нас был проект, в котором мы пытались объяснить людям их права и обязанности, процедуру убежища и другие минимально необходимые вещи. Этот проект финансировался американским фондом National Endowment for Democracy (NED), и когда фонд запретили, мы этого финансирования лишились моментально. Аналогичная ситуация произошла с внесением в список нежелательных иностранных организаций фонда Сороса, в частности его подразделения «Открытое общество», которым финансировался проект «Правовая и социальная помощь трудовым мигрантам». В рамках этого проекта мы добивались возврата долгов от людей, которые кидали мигрантов на деньги (это бывали крупные суммы), занимались запретами на въезд. У нас очень много ведомств, которые могут внести человека в чёрный список, и это закрывает въезд в Россию, что для многих людей, у которых здесь работа, ставит крест на ближайшем будущем. Очень часто люди попадают в этот чёрный список по ошибке: по неснятым обвинениями или из-за правонарушений, которых они никогда не совершали. Сам человек эту ситуацию разрешить не может — с ним просто никто не будет общаться. А мы шли в суды и умудрялись доказывать, что внесение в чёрный список ошибочно.

Большим ударом стало лишение помещения нашего Центра адаптации детей беженцев.

Третий важный вид деятельности в рамках трудового проекта — мониторинг административных выдворений. По сути, это такой депортационный конвейер, из-за которого сотни тысяч мигрантов изгоняются из России, без соблюдения каких-либо прав, с последующим запретом на въезд. И когда в конце года Сорос оказался незаконным в РФ, эти проекты остались без финансирования. Причём они функционируют и сейчас, но люди в них работают без зарплаты. Мы просто не можем взять и бросить то, чем мы занимаемся, и объявить трудовым мигрантам, что мы им больше не помогаем.

Большим ударом стало лишение помещения нашего Центра адаптации детей беженцев. Это помещение, которое было предоставлено нам на условиях бессрочной аренды горимуществом, мы его арендовали с 1998 года. И буквально весной, как только мы были внесены в реестр, нас уведомили о расторжении договора. Ещё какое-то время мы там работали, пока туда просто не пришли и не поменяли замки. Теперь детский центр ютится на временных площадках, и это очень неудобно. А в условиях очень ограниченного финансирования эту проблему решить почти невозможно.

Мы, безусловно, ощутили совсем другое отношение к нам бюджетных учреждений. Например, в одном из проектов наши сотрудники проводили в московских школах выставку памяти Анны Франк, и если до 20 апреля на эти выставки стояла очередь из желающих школ, то после ситуация резко изменилась. У нас произошла неприятная ситуация с фондом United Way, который хотел финансировать наш детский центр, но передумал, когда нас внесли в реестр.

Оказалось, что «иностранный агент» — это такое клеймо, после которого с тобой боятся работать не только «чужие», но и относительно «свои»: никто не понимает, к чему это может привести, все боятся, атмосфера очень напряжённая. В прошлом году мы предложили организации, в которой работают наши бывшие сотрудники, принять участие в составлении доклада «Россия как страна убежища» (в рамках проекта «Право на убежище» на деньги президентского гранта). Они не только отказались, но и попросили их вообще никак не упоминать именно потому, что мы внесены в реестр. Конкретно нам это клеймо доставляет действительно много неудобств, потому что мы работаем, в том числе со многими бюджетными учреждениями и всегда плотно сотрудничали с государством, пытаясь устанавливать доверительные отношения с чиновниками. Менять структуру организации, ликвидироваться, а потом появляться в какой-то другой форме мы не можем: наша организация очевидно более консервативная и менее гибкая, чем, например, ассоциации юристов. Поэтому продолжать работать приходится в таких условиях. 

 

Глеб Гавриш,
руководитель отдела по связям с общественностью «Трансперенси Интернешнл — Россия»

Когда эта история с иностранными агентами только началась, мы понимали, что рано или поздно нас она тоже коснётся, потому что примерно представляем логику, которой руководствовались создатели закона. Это был вопрос времени, и когда Минюст внёс нас в реестр, мы нарвались на штрафы, довольно серьёзные по нашим меркам.

Первой реакцией, конечно, было отторжение — мы не считаем себя иностранными агентами. Да, мы получали финансирование от секретариата Transparency International в Берлине (и вся отчётность есть у нас на сайте), но политической деятельностью на иностранные деньги не занимались. Сначала нам настойчиво рекомендовали войти в этот список самостоятельно — мы этого не сделали, потому что тогда думали, что это позволит нам избежать этой жёлтой звезды на рукаве. Потом вышла поправка к закону, по которой Минюст смог вносить организации в реестр без их согласия — тогда у нас уже не осталось другого выхода.

Политической деятельностью тогда посчитали даже выступление нашего генерального директора на радио. То есть если «Эхо Москвы» приглашает Елену Панфилову в эфир, и там она отвечает на какие-то вопросы о событиях в нашей стране, она таким образом, по мнению прокуратуры, занимается политической деятельностью. При этом на тот момент в законе не было даже определения политической деятельности. Совершенно кафкианская ситуация. 

Мы неоднократно подавали апелляции в разные инстанции — районный суд, городской суд, везде проиграли и вынуждены сейчас выполнять требование закона и везде писать — на сайте, на всех раздаточных материалах, — что мы внесены в этот реестр. Это, в общем, довольно позорная необходимость, да и формулировка подобрана совершенно фантастическая: когда говорят слово «агент», сразу представляешь вражеского шпиона с усами и в очках, который лазит по подворотням какого-нибудь министерства и выведывает секреты. На деле всё оказалось не так уж плохо, только вот львиная доля нагрузки пала на административный и юридический отделы. Последний отчёт, который мы подали в Минюст, содержал полторы тысячи листов, которые коллеги собирали в течение долгого времени. А на днях мы ещё довозили какие-то бумажки, то есть в Минюсте это всё действительно читают. Соответственно, когда коллеги собирают документы для госорганов, они не могут заниматься своей работой — борьбой с коррупцией.

Мы не должны никак отчитываться по зарубежным грантам, помимо детального рассказа с доказательствами о том, что мы сделали. А Минюст требует акт о выполненных работах. Мы этот акт предоставить не можем, поэтому вынуждены по каждому из проектов получить сопроводительное письмо, что жертвователь претензий не имеет. Пока эти истории касаются довольно скучных бюрократических вещей, но понятно, что в любой момент может произойти что-то, что остановит нашу работу, могут амбарный замок на дверь повесить, и всё.

Что касается репутации, с нами отказался работать только один партнёр, в остальном люди видят, что мы в этом реестре в хорошей компании, и относятся с пониманием. Не будет преувеличением сказать, что все российские НКО, которые занимаются чем-то полезным и хорошим: правозащитой, защитой детей, экологическими проектами, борьбой с коррупцией — все в этом списке есть, и люди понимают, что «иностранный агент» — это не клеймо зла, а просто такая игра с государством. Те граждане, которые и до возникновения этого реестра были уверены, что все НКО едят печеньки Госдепа, просто получили этому подтверждение. А те люди, которые видят наши реальные дела, понимают, что мы не жируем, что мы патриоты, пропустили эту историю мимо ушей. Как доверяли, так и доверяют, и это очень здорово.

Пока я не готов говорить, будем мы подаваться на выход из реестра или нет, но от иностранного финансирования полностью, наверное, не откажемся, потому что не видим в этом смысла. Мы занимаемся теми проектами, которые помогают стране, и если иностранные грантодатели готовы давать на это деньги, то почему нет. 

 

Елена Герасимова,
директор Центра Социально-трудовых Прав

Мне кажется, что в случае Центра социально-трудовых прав история с включением в реестр иностранных агентов получилась совсем курьёзная. Это связано с тем, что под «политическую деятельность», которая в рамках этого закона может трактоваться как угодно, в нашей ситуации попали действия, которые в законе прямо прописаны как не считающиеся политической деятельностью: научная публикация, мероприятие, посвящённое ликвидации детских садов, и участие в форуме по защите трудовых прав. ЦСТП действительно получал иностранные гранты, но не потому, что это наша принципиальная позиция, а лишь потому, что мы никогда не могли найти достаточное количество российских денег, чтобы поддерживать сколько-нибудь значительную работу организации. Поскольку с принятием закона об иностранных агентах даже очень далёкие от политики организации попали в реестр, мы понимали, что нам это тоже может грозить, но всё же надеялись, что нас эта участь минует, так как везде и всегда в государственных органах нас поддерживали, высоко оценивали нашу работу и утверждали, что защита трудовых прав — это очень важно и нужно государству. В этом плане наша совесть чиста, но это не отменяет всех тех проблем, которые уже успели свалиться на нас в связи с этим законом.

Несмотря на то что мы намерены оспаривать внесение нас в реестр в суде и это дело еще не рассмотрено, на нас уже успели наложить штраф в 300 тысяч за то, что мы отказались войти в реестр самостоятельно. Буквально сегодня мы узнали, что этот вопрос был поднят без нашего участия (мы просили отложить его рассмотрение на время сбора доказательств для опротестования), но никакие наши ходатайства об отложении дела не рассмотрены. Боюсь, такая же ситуация может быть и с предстоящим заседанием. Суд может просто проигнорировать все аргументы: если есть установка на то, чтобы внести организацию в реестр, возражения не принимаются. Такое ощущение, что просто существует механизм, люди работают, у них есть параметры отчётности, поэтому надо находить кого-нибудь и вносить в этот реестр. Штраф мы тоже будем обжаловать — для нас это очень большая сумма. 

Мне кажется, у этого закона была двоякая цель. Во-первых, просто навесить нелицеприятное клеймо, потому что сочетание «иностранный агент» точно несет негативную коннотацию. Хотя пока мы не столкнулись ни с какими репутационными потерями: никто не отказался с нами работать, все поддерживают — и в академических кругах, и в госорганах, и в профсоюзах. Это единственное, что радует в этой ситуации, общество ещё не совсем сошло с ума. Во-вторых, закон создал страшный механизм привлечения к административной ответственности. Если нас внесли в реестр, мы обязаны на сайте и на всех материалах писать, что мы иностранные агенты. Но штраф могут дать даже за то, что какая-то другая организация из другого региона распространила нашу книжку или какую-нибудь брошюру, выпущенные задолго до принятия закона. Или если кто-то делает репост наших материалов без указания, что мы иностранный агент, это тоже повод повесить на нас штраф. Так, с привлечением третьих лиц, очень просто провоцировать искусственные ситуации, за которые можно дать штраф, и так уничтожить любую организацию. Кроме того, в конце года нам придётся проводить аудит, а это значительная финансовая нагрузка. 

Несмотря на то что наша совесть абсолютно чиста и мы пройдем этот путь опротестования до конца, ЦСТП уже принял решение отказаться от иностранных денег. Ликвидировать организацию нам жалко — мы десять с лишним лет работали над созданием себе репутации и доброго имени. Скорее всего, нам придётся значительно сократить свою деятельность. Кроме того, непонятно, как сейчас будут действовать российские грантодатели: здесь тоже может быть политика отказа давать деньги организациям из реестра. Но риски, связанные с нахождением в реестре, и все отсюда вытекающие штрафы для нас слишком велики. 

 

Асхат Каюмов,
директор экоцентра «Дронт»

В нашей стране есть ещё наивные люди вроде нас, которые считают, что если они делают что-то полезное для России и её жителей, то они молодцы. У нас внутреннего ощущения, что мы относимся к категории иностранных агентов, не было. Были контакты с иностранными организациями, но мы всегда выполняли только то, что было прописано в грантах, и не чувствовали себя агентами влияния. А когда первые экоцентры попали в реестр, стало понятно, что это просто механизм давления на неудобные организации. Госструктуры и бизнес-структуры слились, и экологи им мешают. Дальше мы просто ждали, когда к нам придут.

Дело дошло до стадии «маразм крепчал», когда нам в качестве политической деятельности повесили участие во Всероссийском съезде по охране окружающей среды, организованном Минприроды России, и мы поняли, что здравый смысл не работает, а закон написан так, что мы все с вами иностранные агенты. Взять, например, историю с Комитетом по предотвращению пыток: у них там все деньги — пожертвования от российских граждан. Но некоторые из них работают в организациях, у которых есть иностранные деньги, значит, комитет получает иностранное финансирование. А бюджет России вообще-то тоже базируется на получении денег из-за рубежа — за нефть, газ, металлы и прочее. Получается, что все бюджетные организации страны получают деньги из иностранных источников… 

В связи с тем, что у нас действительно не было денег от зарубежных организаций, мы подали об этом заявление. Они исследовали эту тему и после повторной проверки признали иностранным финансированием грант конкурса «Православная инициатива», то есть деньги Русской православной церкви. А иностранные они потому, что РПЦ создала специальную структуру — фонд «Соработничество», который раздаёт эти гранты. И у этого фонда были какие-то поступления из-за рубежа. С этого момента все деньги фонда иностранные. Патриарх Кирилл лично отбирает проекты, наблюдательный совет, в составе которого министр юстиции Коновалов, одобряет реализацию проектов «за счёт иностранных источников». Вот это как? Похоже на какую-то нехорошую провокацию. Мы сказали, что не собираемся работать в статусе иностранного агента, потому что нас пытаются опозорить, в то время как мы для страны гораздо полезнее Минюста. И как только мы выполнили обязательства, которые у нас оставались перед другими субъектами, мы официально остановили деятельность организации.   

А ко мне пришли из партии «Яблоко» и предложили баллотироваться в депутаты, так что я осенью буду кандидатом в Государственную думу и в областное Законодательное собрание.

В процессе всех этих разбирательств мы не получили ни одного негативного отзыва, ни одной негативной публикации в СМИ. Реагировали в основном в духе «смотрите, они совсем офигели, они „Дронт“ объявили иностранным агентом». Но всех интересней и неожиданней отреагировало городское сообщество. Во-первых, нам скинулись на штраф — за три недели собрали 300 тысяч рублей, а во-вторых, в качестве формы протеста устроили благотворительный концерт в поддержку экоцентра «Дронт». Это был официально зарегистрированный, согласованный с администрацией концерт на центральной улице города. Вместо митингов и пикетов люди подарили праздник жителям. Естественно, это разозлило соответствующих людей, и на нас наслали Роскомнадзор. И те нам написали новый протокол, в котором говорилось, что в ленте новостей на сайте в первых строчках публикаций не указано, что организация внесена в реестр. То есть в самих новостях есть, а в ленте, где одни заголовки, нет. Это говорит о том, что система не готова к разумности. Поэтому мы отказались от своего сайта, и его сейчас ведёт группа экологических активистов. Они рассказывают о нашей деятельности, но при этом не являются организацией, включённой в реестр, и поэтому вообще ничего не должны.

В итоге экоцентр «Дронт» теперь существует в качестве нижегородского общественного движения без юридического лица. Соответственно, и финансирования у него нет. А в остальном наша деятельность никак не изменилась. Как мы заставляли не загаживать регион, так и заставляем. Только происходит это, грубо говоря, на общественных началах. 

А ко мне пришли из партии «Яблоко» и предложили баллотироваться в депутаты, так что я осенью буду кандидатом в Государственную думу и в областное Законодательное собрание. Минюст упорно пытается доказать, что мы занимаемся политической деятельностью, ну мы должны как-то соответствовать. Не на баррикады же? А в парламент. Грамотным законным путём. Раз вы хотите, чтобы мы занимались — ради бога. 

Источник: furfur.me