ЛГБТ-активисты — о своей эмиграции и прошлой жизни в России

В сентябре депутат петербургского Законодательного собрания Виталий Милонов заявил, что «геи Петербурга раздавлены». Одиозный чиновник известен своими неоднозначными заявлениями, но, так или иначе, за всё время после принятия закона о «пропаганде гомосексуализма» десятки представителей ЛГБТ-сообщества в России эмигрировали за границу по политическим причинам. На родине многие подвергались давлению со стороны как гомофобных активистов, так и Центра по борьбе с экстремизмом (центр «Э») или местных спецслужб: их избивали, увольняли из школ и университетов, писали угрозы в соцсетях. Специальный корреспондент «Йода» Иван Чесноков поговорил с тремя известными ЛГБТ-активистами и записал их истории об эмиграции и прошлой жизни в России.

В сентябре депутат петербургского Законодательного собрания Виталий Милонов заявил, что «геи Петербурга раздавлены». Одиозный чиновник известен своими неоднозначными заявлениями, но, так или иначе, за всё время после принятия закона о «пропаганде гомосексуализма» десятки представителей ЛГБТ-сообщества в России эмигрировали за границу по политическим причинам. На родине многие подвергались давлению со стороны как гомофобных активистов, так и Центра по борьбе с экстремизмом (центр «Э») или местных спецслужб: их избивали, увольняли из школ и университетов, писали угрозы в соцсетях. Специальный корреспондент «Йода» Иван Чесноков поговорил с тремя известными ЛГБТ-активистами и записал их истории об эмиграции и прошлой жизни в России.

АЛЕКСАНДР

Сотрудник Научно-исследовательского института водных и экологических проблем Александр Ермошкин был известным хабаровским ЛГБТ-активистом. Он организовывал «радужный флешмоб», стоял с плакатами во время протестных 2011–2012 годов, подвергался давлению на гомофобной почве. В 2013 году Ермошкина уволили из вуза и школы, где он преподавал, из-за «гей-пропаганды». На него часто нападали: последний инцидент произошёл 17 мая этого года, когда Ермошкин пытался провести акцию «Радуга над Амуром», запустив в небо воздушные шары. Неизвестный ударил его сзади по голове и повалил на землю. Нападавшего не нашли. В начале июля на телеканале «Россия 1» вышел фильм «Специальный корреспондент. Ядовитый экспорт», где одним из героев был Александр, которого якобы «вербуют» иностранные спецслужбы. В июле Ермошкин эмигрировал: сейчас он живёт в Сан-Франциско и ждёт, когда ему дадут статус политического беженца.

Я передвигаюсь по Bay Area и меняю адреса, потому что пока не работаю и не могу снимать жилье самостоятельно — его помогают находить друзья. У меня не было никакой языковой паники, хотя я приехал с нулевым английским. Здесь люди готовы к контакту на любом уровне знания языка: никто не отмахнется, всегда постарается решить проблему. Стараюсь освоиться ко времени получения разрешения на работу — чтобы у меня был какой-то приемлемый уровень английского. Сначала я получу местную id-карту, затем разрешение на работу, а потом- статус беженца. Длительность его получения — до двух лет. Почему Америка? Всё решалось наличием здесь друзей. Если бы не они — меня бы здесь не было.

Отчаяние, через которое мне пришлось пройти в последние недели жизни в России, здесь я уже не испытывал. Мне не хотелось бы жаловаться, но болезненные моменты в Штатах были — что-то вроде приступов тоски: повышалась температура, пропадал аппетит, была апатия. Но я стараюсь об этом меньше говорить, потому что дал себе зарок: в фейсбуке моих «пасмурных» постов не будет. «Они» не дождутся! Пусть мои слезы увидит кто-то другой (смеётся).

«ОТЧАЯНИЕ, ЧЕРЕЗ КОТОРОЕ МНЕ ПРИШЛОСЬ ПРОЙТИ В ПОСЛЕДНИЕ НЕДЕЛИ ЖИЗНИ В РОССИИ, ЗДЕСЬ Я УЖЕ НЕ ИСПЫТЫВАЛ»

Сейчас я в основном изучаю английский язык. Занятия по скайпу [с моим учителем] теперь один раз в неделю, раньше было два, урок — минимум по два часа. Я вставал утром, делал домашние дела. Потом начиналось занятие, затем была общественная бесплатная школа по английскому языку для взрослых. После я ходил в магазин, гулял, ещё раз занимался английским по скайпу, ложился спать. Один день в неделю провожу в общественном саду, небольшой площади посреди Окленда, на которой выращивают овощи; там есть куры и дикие кошки. Моя обязанность — полить определённый участок сада, покормить кошек, снять урожай. 

Как-то подруга водила меня по городу, и я увидел обычную американскую школу имени Харви Милка. Я сказал: «Хочу преподавать здесь географию». Конечно, есть несколько препятствий. Первое — знание английского языка. Второе — как такового предмета географии здесь нет. Но уже сейчас я присматриваюсь к разным вакансиям. Например, в конце августа была ставка учителей естествознания в русской школе Сан-Хосе. Думаю, что к моменту получения разрешения на работу я буду рассматривать преподавательскую деятельность как приоритетную, но и от мытья посуды не откажусь.

«КО МНЕ ПОДОШЛИ И СПРОСИЛИ, ПОЧЕМУ Я ПЛАЧУ. Я ПРОСТО СКАЗАЛ: „I DON’T SPEAK ENGLISH. I’M FROM RUSSIA“»

Находиться в Сан-Франциско и не чувствовать вокруг ЛГБТ-среды — просто смешно. Но я не могу её как-то выделить, это так «континуально», всюду здесь разлито! В трёх минутах от меня — центр ЛГБТ, где я уже побывал: человек на ресепшне много чего рассказал: про варианты с жильём, работой, и так далее.

А ещё 13 сентября я в первый раз попал на фэмили-прайд в Окленде. Когда колонны тронулись — у меня градом потекли слёзы. Ко мне подошли и спросили, почему я плачу. Я просто сказал: «I don’t speak english. I’m from Russia». После прайда проходил фестиваль. И там были люди в инвалидных колясках, слепые, которые ходят с поводырём. Со сцены всё звучало с постоянным сурдопереводом, даже песни. В городе я видел монументальную композицию, лица всех её героев повторены по периметру в натуральную величину — до них легко дотронуться рукой, сидя в инвалидной коляске. Их можно потрогать, все подписаны шрифтом Брайля для слепых. Почему в России не может быть так?

Знаете, у меня очень приятные ощущения от Окленда. Я говорю себе, что люблю его, что это мой город и я хочу что-то здесь делать. Здесь, как нигде, ощущаешь мир. Так много людей, так много в них разного: физический облик, одежда, социальный статус и поведенческие стереотипы. Это океан. Это Хамса из Ирака, Халима из Сомали, Таврорт из Эфиопии (одноклассники Александра в общественной школе. — Прим. ред.). У них разные судьбы, и у многих — тяжелее моей.

Под давлением я находился практически с рождения. Трудно сказать, кто в России под ним не находится — так устроено наше общество. Внимание КГБ я привлёк к себе ещё задолго до протестного движения — в 2005–2006 годах. К нам в НИИ Водных и экологических проблем приходили «кураторы», предлагали сотрудничество. Я не соглашался.

«СОВРЕМЕННАЯ РОССИЙСКАЯ МАССОВАЯ КУЛЬТУРА — ТЮРЕМНАЯ. ОТСЮДА ВСЕ МАССОВЫЕ СТЕРЕОТИПЫ И ОЦЕНКИ»

А потом был декабрь 2011 года, когда началось белоленточное движение. Я не стал ждать и вышел в одиночный пикет с плакатом «Украденные выборы». Одной из форм протеста в Москве стал «Оккупай Абай», а в Хабаровске в 2012 году протестная публика организовалась в открытый лекторий. Вначале он был выражено политическим. Тогда у меня и начались проблемы с проведением «радужного флешмоба», который я посетил первый раз в 2009 году. В 2013-м, во время акции «День молчания», на нас напали местные фашисты посреди центра города. Потом меня уволили из школы. В вузе мне аннулировали ещё не подписанный контракт. С того времени стали разговаривать с администрацией НИИ о моём увольнении, но дирекция отказалась это делать. Хабаровское ФСБ придумало «гей-террористическое подполье». Было много «звоночков»: на ещё одного активиста Андрея Марченко завели уголовное дело по 282-й, в аэропорту людей спрашивали обо мне, приходили к моему племяннику, звонили матери. И в конце октября 2014 года я решил, что надо уезжать.

17 мая этого года, при проведении очередного флешмоба «Радуга над Амуром», меня избили. Там были наблюдатели из центра «Э», человек из администрации города, они просто смотрели. А вот полиции там не было. В каком сейчас состоянии дело, я не знаю, его итог меня не беспокоил изначально. Я просто хотел добиться, чтобы государство признало нападение из побуждений ненависти. При этом я не считал и не считаю Хабаровск гомофобным городом. Вся травля была индуцирована и поддерживалась определенными людьми. Но их не большинство. Я не могу назвать никого из семьи, знакомых, которые отказались бы от меня в момент камингаута.

Почему в России началось преследование геев? Во-первых, мы никогда не являлись иконой. Кроме того, современная российская массовая культура — тюремная. Отсюда все массовые стереотипы и оценки. Поэтому геи являются удобным жупелом, на который можно указать. Это беспроигрышный вариант для отвода глаз от основных проблем. Решая задачу удержания власти, современное правительство России пойдет на все средства, невзирая ни на какие Европы. Россия превращается в некий вариант Северной Кореи — этот изоляционизм, в конце концов, самоуглубляется. Но больше всего я боюсь «донбассизации» России: когда те, кому дали порулить, оторвут руль и потеряют последние черты человечности, и процесс станет неуправляемым. Какие-то элементы 90-х годов уже намечаются, а там — недалеко до самосудов. Звоночки уже есть: растерзанный водитель в Ростове-на-Дону, например. Становится страшно. И все же к этому готовы!

Я думаю вернуться назад. Но нужно решить для себя, что должно произойти в России, чтобы это сделать. Вы не найдете во мне человека, у которого есть какие-то рецепты. Но думаю, что смогу вернуться после люстрации. Этот разворот назад, а-ля в Советский Союз, с православным блефом и флёром… Я не знаю, сколько ему можно дать лет, но то, что это нежизнеспособная вещь, — это точно. Ставлю некий срок в 5–10 лет. Может измениться всё. 

Милонов — дурак, и его, в конце концов, посадят. Геи ведь рождались всегда, в любых частях мира. Если говорить об ощущении ЛГБТ-сообщества… В России это не так массово, не так видно, [как в США]. То, что есть здесь, будет в России. Её идея соборности может быть переведена как определённое коммьюнити. ЛГБТ-сообщество в России есть, но оно полуподпольное, полулегальное. А здесь я иду на соседскую вечеринку с едой. Это — коммьюнити. Общественный сад — это коммьюнити. То, что я видел на фэмили-прайде в Окленде, — это коммьюнити. Понимаете, я не успел увидеть ЛГБТ-сообщество в России. Там местная политика этого не поддерживает. Здесь же для этого создаются все условия. 

ИРИНА

Ирина Фет, которая сейчас находится в Люксембурге, стала известной ещё в 2009 году: тогда она выступала против первого закона о гей-пропаганде, принятого в Рязани. Её признали виновной после проведения пикета с плакатом «Гомосексуальность — это нормально». Фет была одним из главных активистов московского гей-прайда и проекта GayRussia.ru, открыто пыталась зарегистрировать однополые отношения, оспаривала решения российского суда в Комитете ООН. В конце августа её жестоко избили в центре Москвы. По словам Ирины, это стало последней каплей, после чего она решила эмигрировать.

Сейчас я живу в специализированном общежитии для беженцев в Люксембурге. Я прилетела 26 августа, а 28-го подала в министерство ходатайство о прошении международной защиты. В конце сентября у меня состоится первое, «дорожное», интервью, где будут выяснять пути, которыми я попала в Люксембург. [В отличие от США] здесь другая система: ты не имеешь право на трудоустройство, пока не получишь статус беженца. По всем критериям я могу рассчитывать на его получение. 

Почему Люксембург? У меня была запланирована поездка сюда. Но когда произошли определенные события в моей жизни, я просто поехала в Люксембург, другого выбора не было. Здесь я чувствую себя хорошо. Конечно, есть какие-то элементарные бытовые трудности, связанные с моим положением беженца, но я не жалею ни капли, что переехала. Глобальную помощь мне оказывает местная ЛГБТ-организация Rosa Lëtzebuerg-CIGALE. Знаете, я не ищу в Люксембурге только русскоговорящих людей, мне это не нужно. Сейчас учу французский язык, но пока своими силами, потому что ждать бесплатные курсы здесь очень долго: много беженцев и везде очереди. Английский у меня на бытовом уровне, могу общаться.

«Я НЕ ИЩУ В ЛЮКСЕМБУРГЕ ТОЛЬКО РУССКОГОВОРЯЩИХ ЛЮДЕЙ, МНЕ ЭТО НЕ НУЖНО»

Пока я не совсем понимаю, когда мне могут дать статус политического беженца, но по законодательству должны рассмотреть в течение шести месяцев. Сейчас идет большой поток беженцев из Сирии и других стран, но получение статуса не растянуто здесь годами, как в Германии или каких-то Штатах. Естественно, ночую я в кампусе. Питание — бесплатное по расписанию. Всё остальное время — моё собственное. В основном я готовлюсь к предстоящему интервью. Есть у меня много встреч и с журналистами, и с людьми, которые просто хотят познакомиться, узнать мою историю. По вечерам я гуляю по городу, он очень красивый. Все здесь меня поддерживают и переживают за меня, я чувствую позитивное отношение. 

Что буду делать дальше? Как и все граждане — работать. Планирую продолжать правозащитную деятельность, ведь по специальности я менеджер НКО, и последние 10 лет в России занималась именно этим. Правда, нужно знание языков, и это для меня сейчас самая большая проблема.

Я родилась в одном месте, детство прошло в другом — в Ростовской области, училась я в Ростове, потом сразу уехала в Москву, затем в Питер… Ну, много где жила. В правозащитную деятельность меня всё само привело. С сознательного возраста я несколько лет работала в гей-заведениях, и когда увидела в интернете новости о первом московском гей-прайде, поняла, что должна там быть. Поехала в Москву, нашла Николая Алексеева (главу московского гей-прайда. — Прим. ред.). С того времени я с ним, все 10 лет.

Всю сознательную жизнь я была сильно интегрирована в ЛГБТ-среду: моя работа была в ЛГБТ, все друзья были ЛГБТ. Особого контакта с другими людьми у меня не было, так что я не понимала, как они ко мне относятся. Но, естественно, проблемой был мой внешний вид, который никогда не соответствовал стереотипному женскому. С оскорблениями я сталкивалась очень часто: «Что за чмо!», «Ты баба или мужик?», «Это оно или она?» Это была такая бытовая гомофобия.

Моя кампания за брачное равноправие (проходившая в 2009 году. — Прим. ред.) получила очень широкий отклик в СМИ. Я получала огромное количество оскорблений и угроз. Уже тогда я поняла, что в России мне жить опасно. Да, я принимала попытки «потеряться» на какое-то время, чтобы обо мне все забыли. Но ведь потом опять «труба зовет», и я должна быть там, где должна! Кто, кроме меня, будет ходить на митинги и протесты? Это и есть борьба за права. На протяжении последних 10 лет я верила в изменения, но теперь эта вера иссякла. Сейчас я хочу жить там, где уже хорошо. Я сделала всё, что могла.

«С ОСКОРБЛЕНИЯМИ Я СТАЛКИВАЛАСЬ ОЧЕНЬ ЧАСТО: „ЧТО ЗА ЧМО!“, „ТЫ БАБА ИЛИ МУЖИК?“, „ЭТО ОНО ИЛИ ОНА?“»

Я никуда не заявляла о нападении: устала общаться с полицией, были причины, по которым я не собиралась туда идти. Просто устала. Но знаете, самое обидное — когда твою деятельность, то, чем ты живешь, не понимают и не принимают близкие люди. Чувствую ли я себя одинокой? Нет, мне, может, не знакомо это чувство. Мне хорошо быть одной.

Я не знаю, почему в России нет единого ЛГБТ-движения. Наверное, у нас просто каждый — самый умный… Но точно то, что за последние 15 лет президентства Путина взросло новое поколение, у которого совсем другие ценности. Они стигматизированы. В их головах политика, государство и РПЦ говорят, что ЛГБТ — это грешно. Моё поколение еще застало глоток свободы 90-х, она касалась всего! Я помню, как в Питере квир-фестиваль собирал полный стадион. Ощущалась мультикультурность, и не было проблем. 

Я не хочу возвращаться в Россию. Зачем? Мне и здесь хорошо. Я думаю, что для меня самое главное в жизни. И это — сама жизнь. Если хочешь быть счастливым — будь им. Я хочу не бояться и быть счастливой, просто жить. И здесь, в Люксембурге, я счастлива.

НАТАЛЬЯ 

«Я не могу больше дышать тем смрадом, которым эти подонки и шавки режима отравили атмосферу в России. Я задыхаюсь в этой вонище разложения. И я вовсе не хочу жертвовать своей жизнью и свободой ради разлагающегося трупа», — писала петербургская ЛГБТ-активистка и создательница Альянса гетеросексуалов и ЛГБТ за равноправие Наталья Цымбалова у себя в фейсбуке, объясняя, почему она эмигрирует из страны. 24 августа 2014 года в Петербурге прошла акция, посвящённая Дню независимости Украины, после неё Цымбаловой начали поступать угрозы вроде «убирайся из России». По её словам, за ней следили сотрудники центра «Э». Наталья уже год находится в Мадриде и ждёт, когда ей предоставят статус политического беженца.

Полгода я жила в центре для беженцев, сейчас снимаю комнату. Уроков испанского уже нет — есть курсы программирования, я решила сменить сферу деятельности. Пока трудно сказать, что я буду здесь делать, но идеальная картина — закончить курсы и сразу устроиться программистом. Особых причин, почему я выбрала Мадрид, нет. Во-первых, тут есть подруга, которая вначале мне помогала. Во-вторых, подальше от России, чтобы никто не достал. В-третьих, не так далеко, чтобы можно было встретиться с друзьями и родителями. Наконец, здесь просто тепло в отличие от Питера, а я очень люблю такой климат. Меня достали зима и холод Северной столицы. 

Правозащитной деятельностью я занимаюсь, но не так, как раньше. Тут же тоже надо как-то устраиваться, и на всё сил не хватает. Если беженцы сюда приезжают, их нужно проконсультировать, куда пойти, к кому обратиться. Я стараюсь им помогать и поддерживать. 

«Я СДЕЛАЛА ПЛАКАТИК „STOP HOMOFOBIA EN RUSIA“, И ОЧЕНЬ МНОГИЕ ЛЮДИ ПОДХОДИЛИ КО МНЕ, БЛАГОДАРИЛИ, ОБНИМАЛИ, ЦЕЛОВАЛИ»

В июле я в первый раз ходила на мадридский прайд, народу было от миллиона до полутора. Это было потрясающе: после всех российских проблем окунуться в нормальный праздник. Я сделала плакатик «Stop homofobia en Rusia», и очень многие люди подходили ко мне, благодарили, обнимали, целовали. Я не ожидала. Это было самое яркое впечатление в Испании.

У меня есть друзья из местного ЛГБТ-сообщества, а когда я приехала, то была волонтером на ЛГБТ-фестивале. В этом году, думаю, тоже буду. С момента приезда у меня была идея создать здесь русскоязычную организацию для ЛГБТ, но таких людей очень мало. Конечно, не значит, что в Испании нет гомофобии: я слышала о случаях нападений и оскорблений на этой почве. Здесь есть организации, которые занимаются таким мониторингом, но в отличие от России нападения фиксируются.

Первый раз я пришла на квир-фестиваль (ежегодное международное мероприятие, посвящённое темам квир-культуры — людей, которые не соответствуют традиционной модели поведения и идентичности. — Прим. ред.) в 2009 году. Через два года началась милоновская хрень, это было совершенно отвратительно. Я стала заниматься общественной деятельностью, и в 2012-м это вылилось в создание Альянса. Самым важным направлением было проведение разных публичных акций. Мы выражали мнение толерантных гетеросексуалов, ведь в обществе принято считать, что ЛГБТ-активизмом занимаются только геи, лесбиянки и транссексуалы, которые выступают против большинства. А мы хотели выбить у гомофобов монополию говорить от имени общества. Я помню «радужную колонну» в 2013 году на Первомайской демонстрации. Был какой-то особенный духоподъём: мы с гордостью шли по Невскому с радужными флагами, и никто нам не мешал; мы чувствовали, что проводим настоящий прайд…

За два с половиной месяца до отъезда ко мне домой приходила полиция, по каким-то заявлениям от милоновских деятелей. Друзья передавали мне конфиденциальную информацию, что против меня ведутся секретные игры и могут в любой момент какое-то дело завести. Я всё время получала угрозы избить и убить меня. И я сделала свой выбор — не хочу сидеть в тюрьме.

Петербург всегда считался европейским либеральным городом, поэтому неудивительно, что ЛГБТ-активность там была такая высокая. Удивительно, что в Москве активность движения меньше. Когда мы говорим про единое ЛГБТ-движение в России, мы называем это «гей-мафией» (смеётся). Это нормально, что нет одной организации. Хотелось бы, конечно, чтобы была меньшая разобщенность, иногда между какими-то группами «искрит». В России вообще очень высокий уровень разобщенности и неприязни друг к другу. Поэтому проблема не в ЛГБТ, где уровень солидарности и гражданского развития выше, чем в каких-либо других группах. В целом уровень сознания в России крайне низкий: неспособность ставить общую цель и действовать дружно.

«И Я СДЕЛАЛА СВОЙ ВЫБОР — НЕ ХОЧУ СИДЕТЬ В ТЮРЬМЕ»

К чему привели все наши прайды и митинги? Среди тех людей, которые думают о каких-то общественных проблемах, уровень толерантности к ЛГБТ вырос, но я не беру тех, кто зомбирован телевизионной пропагандой. И если агрессия выросла, то не из-за нас. Когда-нибудь вся ЛГБТ-активность принесет свои плоды, но я не верю, что через 5–10 лет что-то изменится. Противопоставить массированной пропаганде мы сейчас не можем. Если бы нам дали доступ к телевизору и возможность говорить нормально об этих вещах, мы смогли бы переломить тенденцию. Сейчас же дело уже не только в отношении к ЛГБТ — история с Украиной чего стоит! 

Я уехала потому, что не чувствовала, будто могу этому что-то противопоставить. Биться головой о стену и гробить свою жизнь не хочется. Либо я каждый день бьюсь головой, либо выхожу из игры. Просто я человек с шилом в одном месте — вот такой максимализм. Но мы победим. Во всех странах так было: люди выходили, боролись за свои права быть самими собой, и это приводило к результатам.

«ЭТОТ СТЕРЕОТИП В ВИДЕ БЕРЁЗОК МЕНЯ НЕ УСТРАИВАЕТ — МНЕ НРАВЯТСЯ ПАЛЬМЫ И ОЛИВКИ»

Отъезд многих активистов произвел деморализующее воздействие. В Альянсе есть потери. С одной стороны, меня радует, когда кто-то уезжает — ещё одному человеку удается спасти свою жизнь, но, как это скажется на тех целях, ради которых мы столько лет бились… Я надеюсь, что на смену придут другие, а политическая ситуация не дойдет до каких-то катастрофических состояний. Сейчас нас почти задавили, но еще кто-то рыпается. Хотя в последнее время все сложнее и сложнее.

Я скучаю не по России, а по той деятельности, которой занималась, по семье и друзьям. Но возвращаться не хочу — психика своя дороже. А этот стереотип в виде берёзок меня не устраивает — мне нравятся пальмы и оливки.

Источник: yodnews.ru